Семантические переходы в языках мира: материалы к лингвистическому форуму. 21–23 ноября 2024 г., 2024
Начиная с булгарского времени марийский язык подвергался сильнейшему воздействию со стороны разли... more Начиная с булгарского времени марийский язык подвергался сильнейшему воздействию со стороны различных тюркских диалектов. Наиболее интенсивными были датируемые послемонгольским периодом контакты марийского с древнечувашским языком, а также с поволжско-кыпчакскими диалектами. Как результат, марийский является наиболее тюркизированным языком уральской семьи. Конвергентное развитие марийского и поволжско-тюркских языков отчетливо проявляется на всех языковых уровнях, включая и лексико-семантический. Число прямых лексических заимствований из тюркских в марийском исчисляется тысячами. Наряду с этим отмечаются многочисленные случаи калькирования тюркских терминов марийским языком, которые до сих пор почти не подвергались учету и интерпретации.
В докладе будут рассмотрены наиболее интересные эффекты калькирования в марийско-тюркской контактной зоне, в том числе случаи нетривиальной полисемии марийских основ, а также нетривиальных мотивационных моделей при суффиксальном словообразовании и словосложении. Особое внимание будет уделено демонстрации важности учета эффектов калькирования в практической работе этимолога. Будут рассмотрены несколько этимологий для марийских и тюркских слов, которые, на первый взгляд, могут выглядеть натянутыми ввиду нетривиальности подразумеваемых мотивационных моделей в сочетании с некоторой гипотетичностью предлагаемых фонетических и морфологических решений. Однако выявление в том же языковом ареале образований, имеющих совершенно прозрачную внутреннюю структуру и построенных на основе точно таких же мотивационных моделей, позволяет перевести данные этимологии в разряд надежных.
Статья посвящена анализу чувашских языковых материалов, задокументированных в 1733 г. участником ... more Статья посвящена анализу чувашских языковых материалов, задокументированных в 1733 г. участником Великой Северной экспедиции, членом Петербургской Академии наук Герхардом Фридрихом Миллером. Общий объем чувашской лексики, записанной им на севере Чувашии и в окрестностях Казани, составил более трехсот основ. Таким образом, речь идет о наиболее раннем памятнике чувашского языка из тех, объем которых позволяет составить полноценное представление об облике «исторических» чувашских диалектов. В статье показано, что орфография памятника носит достаточно системный характер, а языковой материал является принципиально доступным для интерпретации с точки зрения исторической фонетики, морфологии и лексикологии, причем некоторые особенности «миллеровских» диалектов чувашского языка носят особо архаичный характер.
The paper deals with the Chuvash language materials recorded by the participant of the Great Northern Expedition, academician Gerhard Friedrich Müller. In 1733, Müller documented more than 300 Chuvash lexical items in northern Chuvashia and in the vicinity of Kazan. His materials should be considered the earliest detailed source on the “historical” dialects of Chuvash. It is shown that Müller’s orthography is to a large extent systematic, and his records are, in principle, interpretable in terms of historical phonology, morphology, and lexicology. Certain features of the Chuvash dialects documented by Müller should be seen as particularly archaic.
В работах А. К. Матвеева, О. В. Смирнова и др. надежно обоснована старая гипотеза о родстве мерян... more В работах А. К. Матвеева, О. В. Смирнова и др. надежно обоснована старая гипотеза о родстве мерянских языков (сегодня представляется возможным говорить о целой группе языков или диалектов, реконструируемых на базе субстратной топонимии Центральной России: ростовском мерянском, костромском мерянском и муромском, или «нижнеклязьминском») с марийским. В статье рассматривается дискуссия, ведущаяся в данной области; отмечается, что современная реконструкция прамарийского вокализма, базирующаяся, в частности, на учете истории марийско-тюркских контактов, безусловно, подкрепляет эту гипотезу. Авторы предлагают вариант схемы родословного древа финно-пермских языков с включением марийско-мерянской группы и других реконструированных по данным субстратной топонимии мертвых финно-пермских языков. Однако, поскольку результаты анализа субстратного топонимического материала, на которых базируется реконструкция мерянских языков, всегда по природе своей остаются в известной мере дискуссионными, авторы предлагают обратиться к анализу этнонимии. В статье рассматривается давно (М. А. Кастрен) отмеченное сходство этнонимов мари и меря, а также мурома, исходя из того, что во всех случаях отражены самоназвания. С привлечением данных по историческому вокализму марийского и тех особенностей вокализма мерянского и муромского языков, которые можно извлечь из топонимического материала, реконструируются праформы мар. *märə, мер. *märə, муром. *mürə, возводимые к общей мар.-мер. *märə, которую, как это уже принято в финно-угроведении, предлагается возводить к какому-то рефлексу арийского *marya- ‘юноша, молодой воин, член молодежного воинского союза’ (авторы намерены рассмотреть проблемы арийского источника данного этнонима в отдельной статье). Реконструкция общего для марийцев, мери и муромы этнонима *märə служит сильнейшим аргументом не только в пользу близости языков марийско-мерянской группы, но и указывает на тесные этнические связи носителей этих языков и их общее происхождение.
The old hypothesis on the relatedness of Merya languages (today we can speak about a group of languages or dialects reconstructed on the basis of substrate toponymy of Central Russia: Merya of Rostov, Merya of Kostroma, and Merya of Murom also known as “Lower Klyazma” Merya) with the Mari (Cheremis) language has been reliably proven in the works of A. K. Matveyev, O. V. Smirnov and others. The authors contribute to the ongoing discussion in this area and argue that the new reconstruction of Proto-Mari vocalism based on the history of Mari-Turkic contacts undoubtedly supports this hypothesis. The article suggests a version of the Stammbaum of Finno-Permian languages, including the Mari-Merya group and some other extinct Finno-Permian languages, reconstructed on the basis of substrate toponymic data. However, since the results of the analysis of substrate toponymy are inevitably debatable to a certain extent, the authors propose to turn to the analysis of ethnonymy. The long-noted (by M. A. Castrén) similarity of the ethnonyms Mari, Merya, and Muroma is considered, suggesting them to be self-names of the respective ethnic groups. The reconstruction of the Mari historical vocalism (as well as features of the vocalism of the Merya and Muromian languages that can be extracted from toponymic materials) delivers the proto-forms Mari *märə, Merya *märə, Muromian *mürə, all going back to the ancestral *märə. The latter protoform should be explained (as it is now common in the Finno-Ugric studies) as some reflex of Aryan *marya- ‘young man, warrior, member of youth war community’ (the authors are going to devote a special article to the problem of the Aryan source of this ethnonym). The reconstruction of the common Mari–Meryan–Muromian auto-ethnonym *märə is not only a strong argument for the relatedness of these languages, but also indicates close relations between the respective ethnic groups and their common origin.
В статье на примере романа «Последнее время» татарского писателя Ш. Идиатуллина рассматривается р... more В статье на примере романа «Последнее время» татарского писателя Ш. Идиатуллина рассматривается развитие этнической проблематики в современной русскоязычной литературе. В творчестве не только русских писателей Д. Осокина, А. Иванова, но и их татарских коллег - Ш. Идиатуллина, Г. Яхиной - происходит переход от привычного для отечественной литературы контекста своего народа к регионалистскому, от родного к соседскому. Авторы подходят к материалу с междисплинарных позиций, соединяя инструментарий литературоведения (анализ жанра, литературного и историко-культурного контекста, системы образов, некоторых мотивов) и лингвистики (в первую очередь этимологический анализ собственных имен). В работе дается краткий лингвистический и историко-культурный комментарий к роману Ш. Идиатуллина, позволяющий вписать его в современный национальный дискурс как текст, одновременно выражающий позиции и завоевателей, и завоеванных. Анализ иноязычных слов в тексте позволяет провести параллель между «изобретенными» Ш. Идиатуллиным этническими группами и реальными народами Волго-Камского региона, а также вводит роман в актуальный контекст: в нем остро ставится проблема потери родного языка, а некоторые сцены (такие, как самосожжение жреца Арвуй-кугызы) можно легко сопоставить с эпизодами недавней истории Поволжья. Название романа следует одновременно интерпретировать как в метаисторическом, апокалиптическом ключе, так и в контексте современности - событий, происходивших недавно, «в последнее время».
В статье рассматривается языковой материал, задокументированный в первом лексикографическом источ... more В статье рассматривается языковой материал, задокументированный в первом лексикографическом источнике по чувашскому языку — словнике Ф. И. Страленберга (опубликован в приложении к его книге 1730 г., но собран, по-видимому, раньше — в 1711 г.). Цель исследования — предложить филологическую интерпретацию данного словника и определить возможности его использования при изучении истории чувашского языка. В чувашеведении материалы Ф. И. Страленберга, как правило, считаются почти не имеющими научной ценности и фактически не интерпретируемыми из-за сильно искаженного характера записей, усугубленного очень небольшим объемом данных. Однако анализ словника Ф. И. Страленберга все же возможен, если рассматривать его не как изолированный памятник, а в более широком контексте материалов того же автора по другим языкам, а также иных старописьменных памятников чувашского языка XVIII в. [Материалы и методы.] В статье показано, что общий объем чувашской лексики, отраженной у Ф. И. Страленберга, составляет 30 слов: 28 непосредственно в чувашском словнике, одно — в основном тексте его книги и одно явно ошибочно помещенное в словник марийского языка. К этим данным были применены стандартные методы филологического анализа, направленные на исследование орфографии памятника на фоне других старописьменных чувашских источников, а также на обоснование введения конъектур. [Результаты.] В рамках филологического комментария предложены соображения текстологического и лингвистического характера, объясняющие облик каждой из чувашских записей Ф. И. Страленберга. Установлено, что почти все трудности в интерпретации данного памятника обусловлены использованием в нем нетривиальных орфографических приемов (находящих, однако, параллели в других образцах ранней документации языков Волго-Уральского региона и Сибири), а также порчей записанных форм в период между первичной документацией и публикацией книги. Благодаря введению конъектур удалось достаточно надежно восстановить фонетические прототипы записанных форм. Это, в свою очередь, создало почву для попытки диалектной атрибуции чувашского словника Ф. И. Страленберга. Будучи не очень выразительным с точки зрения исторической диалектологии, данный языковой материал может быть в широком смысле охарактеризован как соотносимый с верховым диалектом чувашского языка. С учетом экстралингвистических свидетельств можно предположить, что словник Ф. И. Страленберга был записан в районе Чебоксар и отражает в таком случае материал одного из говоров на севере верхового ареала.
The paper deals with the linguistic data documented in Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist, which is known to be the earliest lexicographic source on the Chuvash language. The wordlist was published in Ph. J. Strahlenberg's 1730 book but had been, most likely, collected much earlier, in 1711. [Goals.] The study aims to provide a philological interpretation of Ph. J. Strahlenberg's wordlist and evaluate its significance for the history of Chuvash. This source has been widely considered to be of little linguistic value and, generally, hardly interpretable because of numerous errors and inconsistencies as well as the brevity of the wordlist. The starting point of this article is the idea that Ph. J. Strahlenberg's wordlist can still be analyzed if it is taken not as an isolated piece of documentation of Chuvash, but within the broader context of, firstly, Ph. J. Strahlenberg's materials on other languages of Northern Eurasia and, secondly, other sources on the 18th-century Chuvash language. [Materials and methods.] It is shown that Ph. J. Strahlenberg has documented 30 Chuvash words in total, including 28 words in the Chuvash wordlist proper, 1 word in the main text of his book, and 1 word mistakenly placed in the wordlist of the neighboring Mari language. These materials have been investigated through standard methods of philological analysis, with a main focus on the orthographic peculiarities of the wordlist (considered against the background of other Old Written Chuvash sources) and on proposing plausible conjectures. [Results.] The paper provides a comprehensive philological account of each item on Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist. It is established that almost all difficulties of interpretation that are traditionally associated with this source are rooted in the use of limitedly known orthographic patterns and, additionally, in the distortion of the recorded forms during the period after the original documentation and before the publication of Ph. J. Strahlenberg's book. After introducing conjectures into the wordlist, it becomes possible to reconstruct phonetic prototypes of the documented forms. This, in turn, sets the stage for placing Ph. J. Strahlenberg's materials on the dialectological map of Chuvash. While not particularly specific in terms of historical dialectology, the features characteristic of this variety can be broadly described as Viryal Chuvash. Given the extra-linguistic evidence available, it can be assumed that Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist was recorded in the vicinity of Šupaškar (Cheboksary). Therefore, the attested dialect should probably be classified among the northern varieties of Viryal Chuvash.
(Preprint)
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscripti... more (Preprint)
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscriptions known from the territories of the Khazar and Avar Khaganates as representing a Bulghar Turkic variety (Khazarskii Al’manakh, vol. 15). A critical evaluation of this hypothesis requires analyzing linguistic data drawn from the Chuvash language as the only living representative of the Bulgharic branch, from the very scarcely attested extinct Bulgharic varieties, and from the Common Turkic languages. I show that V. V. Tishin’s proposal does not stand up to scrutiny since his readings crucially contradict the current views on the historical phonology, morphology and syntax of Bulghar Turkic.
Recent breakthroughs in ancient DNA sequencing have made us rethink the connections between human... more Recent breakthroughs in ancient DNA sequencing have made us rethink the connections between human, linguistic and cultural expansions across Eurasia. Compared to western Eurasia 9-11 , however, eastern Eurasia remains poorly understood. Northeast Asia-the vast region encompassing Inner Mongolia, the Yellow, Liao and Amur River basins, the Russian Far East, the Korean peninsula and the Japanese Islandsremains especially under-represented in the recent literature. With a few exceptions that are heavily focused on genetics 12-14 or limited to reviewing existing datasets 4 , truly interdisciplinary approaches to Northeast Asia are scarce. The linguistic relatedness of the Transeurasian languages-also known as 'Altaic'-is among the most disputed issues in linguistic prehistory. Transeurasian denotes a large group of geographically adjacent languages stretching across Europe and northern Asia, and includes five uncontroversial linguistic families: Japonic, Koreanic, Tungusic, Mongolic, and Turkic (Fig. 1a). The question of whether
Статья вводит в научный оборот языковой материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея,... more Статья вводит в научный оборот языковой материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея, опубликованного в Казани в 1820 году. Детальный анализ особенностей диалекта-основы памятника — и, прежде всего, специфических инноваций на фонетическом и морфологическом уровнях — позволяет отнести язык Евангелия к группе курмышско-красночетайских говоров верхового диалекта. Этот вывод согласуется с доступными экстралингвистическими свидетельствами о диалектной атрибуции памятника. Многие архаичные черты диалекта Евангелия обнаруживают параллели в ранее исследованных старочувашских источниках XVIII—XIX веков. В то же время язык памятника характеризует и одна уникальная особенность, а именно системное различение старых показателей дательного и винительного падежей (после определенного типа основ и грамматических показателей). Современный чувашский язык маркирует синкретический дательно-винительный падеж при помощи аффикса -(n)A, диал. -(j)A, в котором в результате фонетических изменений и действия парадигматических факторов совпали рефлексы пратюркских показателей датива и аккузатива. Это явление традиционно датируется достаточно ранним периодом истории чувашского языка, поскольку современные диалекты не обнаруживают следов былого противопоставления двух падежных показателей. Однако открытие системы с последовательным различением дательного и винительного падежей в старочувашском диалекте XIX века свидетельствует в пользу того, что синкретическое выражение значений датива и аккузатива, которое является одной из наиболее известных структурных особенностей чувашского языка, имеет недавнее происхождение. Таким образом, материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея оказывается бесценным источником сведений о состоянии чувашской падежной системы, предшествовавшем совпадению дательного и винительного падежей.
This paper introduces the linguistic evidence extracted from the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash, which was published in Kazan in 1820. On the basis of a detailed analysis of dialect-specific features, and especially phonological and morphological innovations, the attested variety should be classified among the Kărmăš—Xĕrlĕ Čutay varieties of Viryal Chuvash. Such a conclusion is consistent with the available extra-linguistic evidence regarding the dialect affiliation of this early Bible translation. Many of the archaic features found in the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash were previously documented in other pre-Standard Chuvash texts from the 18th—19th centuries. One salient feature that distinguishes the Gospel translation from the other contemporary sources is that the attested variety retains the old distinction between the dative and accusative case markers (after a limited number of lexical and grammatical morphemes). Modern Chuvash makes use of the syncretic dative-accusative case suffix -(n)A, dial. -(j)A, which developed through the merger of reflexes of Proto-Turkic dative and accusative case markers, owing to phonological and paradigmatic factors. The loss of the dative-accusative distinction is usually considered an early phenomenon in the history of Chuvash because there is no trace of such a distinction in the modern Chuvash dialects. However, the fact that at least one of the Viryal Chuvash varieties featured the dative-accusative distinction as late as the 19th century provides evidence for a recent origin of the case syncretism in Chuvash. This makes the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash a key source on the development of the Chuvash case system prior to the emergence of the dative-accusative syncretism.
As is well known, the three Turkic dialectal continua — Tatar-Bashkir,
Shor-Khakass-Chulym, and K... more As is well known, the three Turkic dialectal continua — Tatar-Bashkir, Shor-Khakass-Chulym, and Karachay-Balkar ones — have developed quite distinctive reflexes of proto-Turkic palatal *j- and *č-, *-č(-). While compiling the Dialectological Atlas of Russia’s Turkic Languages, the authors were able to compose exact isoglosses of *j- and *č change in members of the mentioned continua, which made it also possible to partially reevaluate genetic clusterization on the basis of this data. Materials and Methods. Apart from the available publications and archival sources on the three areas in question, the analysis is based on the authors’ extensive field work that involves the use of a set of lexical questionnaires compiled in accordance with known aspects of the Turkic linguistic history. The source recordings for every speaker were turned into idiolectal audio-dictionaries and are linked to an electronic etymological database of the Turkic languages, each elicitation analyzed both with the comprehension method and the software for experimental phonetics. Results. As it turns out, this methodology of field work and post-analysis provides information crucial for detailed linguistic clusterization of dialectal continua in particular and any dialectal system in general. Traditionally, subtle problems of divergence and convergence, problems of archaic and innovative phenomena receive their solutions. The results are as follows. Palatal *j- and *č in the languages of the Khakass-Shor-Chulym group have changed by a strict series of rules none of which could be simultaneous, nor could follow each other in a different order. Thus, the two Middle Chulym dialects — Melet and Tutal ones — prove to lack an immediate linguistic ancestor, the Tutal ‘dialect’ is an archaic version of Mrassu Shor, while Melet is closely related to Kyzyl Khakass. Reflexes of *j- and *č are also principal isoglosses for a previously undocumented Khakass dialect, which does not have any specific affinity with Saghai, Kyzyl and Kachin dialects. Areal analysis of Karachay-Balkar shows that dz < proto-Turkic *j- is a secondary development, while, on the other hand, it is finally proven that reflexes *j- > dz~dʑ and *j- > ʑ~z form a more significant isogloss. And for the Tatar-Bashkir dialectal continuum, there were identified three main types of proto-Turkic *j- reflexation; a chronology for these three types intermixing during the early period of the continuum is also proposed.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
The Transeurasian languages are among the most fervently debated language families in modern ling... more The Transeurasian languages are among the most fervently debated language families in modern linguistics, their data contributing extensively to our current understanding of how genealogical and areal linguistics can complement each other as twin faces of diachronic linguistics. The term “Transeurasian” refers to a large group of geographically adjacent languages, stretching from the Pacific in the East to the Baltic, the Black Sea and the Mediterranean in the West, that include up to five uncontroversial linguistic families: Japonic, Koreanic, Tungusic, Mongolic, and Turkic. It is distinguished from the more traditional term “Altaic”, which we here reserve for the linguistic grouping consisting of Tungusic, Mongolic and Turkic languages only. Figure 1 displays the distribution of the Transeurasian languages.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
This chapter is an attempt to identify the individual homelands of the five families making up th... more This chapter is an attempt to identify the individual homelands of the five families making up the Transeurasian grouping, i.e. the Turkic, Mongolic, Tungusic, Koreanic and Japonic families. Combining various linguistic methods and principles such as the diversity hotspot principle, phylolinguistics, cultural reconstruction and contact linguistics, we try to determine the original location and time depth of the families under discussion. We further propose that the individual speech communities were originally familiar with millet agriculture, while terms for pastoralism or wet-rice agriculture entered their vocabularies only at a later stage.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
(Preprint)
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two pri... more (Preprint)
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two principal branches of the Turkic family. While extinct Bulgharic varieties are only limitedly accessible to linguists owing to the scarcity of written sources, Chuvash has attracted a lot of attention as the most divergent Turkic language, notable for both archaic features and innovations against the background of the Common Turkic branch. For a century, because of its salient features, Chuvash has played a key role in the Altaic and, further, Transeurasian debate. This chapter provides a historical overview and a grammar sketch of Chuvash as seen from both a genealogical and an areal perspective. As shown in the chapter, Chuvash exhibits numerous features that are typical of Transeurasian languages in general and Turkic in particular. At the same time, some other traits that can be found in modern Chuvash may have been adopted through contact with non-Transeurasian languages, most notably Uralic, such as Mari, and Indo-European, such as Russian.
(The corrigendum is attached as a separate pdf file.)
The origin of the Xiongnu and the Rouran... more (The corrigendum is attached as a separate pdf file.)
The origin of the Xiongnu and the Rourans, the nomadic groups that dominated the eastern Eurasian steppe in the late first millennium BC/early first millennium AD, is one of the most controversial topics in the early history of Inner Asia. As debatable is the evidence linking these two groups with the steppe nomads of early medieval Europe, i.e. the Huns and the Avars, respectively. In this paper, we address the problems of Xiongnu–Hun and Rouran–Avar connections from an interdisciplinary perspective, complementing current archaeological and historical research with a critical analysis of the available evidence from historical linguistics and population genetics. Both lines of research suggest a mixed origin of the Xiongnu population, consisting of eastern and western Eurasian substrata, and emphasize the lack of unambiguous evidence for a continuity between the Xiongnu and the European Huns. In parallel, both disciplines suggest that at least some of the European Avars were of Eastern Asian ancestry, but neither linguistic nor genetic evidence provides sufficient support for a specific connection between the Avars and the Asian Rourans.
The 'Northern Eurasian Greenbelt' (NEG) is the northern forest zone stretching from the Japanese ... more The 'Northern Eurasian Greenbelt' (NEG) is the northern forest zone stretching from the Japanese Archipelago to Northern Europe. The NEG has created highly productive biomes for humanity to exploit since the end of the Pleistocene. This research explores how the ecological conditions in northern Eurasia contributed to and affected human migrations and cultural trajectories by synthesizing the complimentary viewpoints of environmental archaeology, Geographic Information Science (GIS), genetics and linguistics. First, the environmental archaeology perspective raises the possibility that the NEG functioned as a vessel fostering people to develop diverse cultures and engage in extensive cross-cultural exchanges. Second, geographical analysis of genomic data on mitochondrial DNA using GIS reveals the high probability that population dynamics in the southeastern NEG promoted the peopling of the Americas at the end of the Pleistocene. Finally, a linguistic examination of environmental-and landscape-related vocabulary of the proto-Turkic language groups enables the outline of their original cultural landscape and natural conditions, demonstrating significant cultural spheres, i.e. from southern Siberia to eastern Inner Mongolia during Neolithization. All of these results combine to suggest that the ecological complex in the southern edge of the NEG in northeast Asia played a significant role in peopling across the continents during prehistory.
Despite more than 200 years of research, the internal structure of the Turkic language family rem... more Despite more than 200 years of research, the internal structure of the Turkic language family remains subject to debate. Classifications of Turkic so far are based on both classical historical-comparative linguistic and distance-based quantitative approaches. Although these studies yield an internal structure of the Turkic family, they cannot give us an understanding of the statistical robustness of the proposed branches, nor are they capable of reliably inferring absolute divergence dates, without assuming constant rates of change. Here we use computational Bayesian phylogenetic methods to build a phylogeny of the Turkic languages, express the reliability of the proposed branches in terms of probability, and estimate the time-depth of the family within credibility intervals. To this end, we collect a new dataset of 254 basic vocabulary items for thirty-two Turkic language varieties based on the recently introduced Leipzig-Jakarta list. Our application of Bayesian phylogenetic inference on lexical data of the Turkic languages is unprecedented. The resulting phylogenetic tree supports a binary structure for Turkic and replicates most of the conventional sub-branches in the Common Turkic branch. We calculate the robustness of the inferences for subgroups and individual languages whose position in the tree seems to be debatable. We infer the time-depth of the Turkic family at around 2100 years before present, thus providing a reliable quantitative basis for previous estimates based on classical historical linguistics and lexicostatistics.
В статье разбирается орфография и языковой материал «Начертания...» В. П. Вишневского (1836), одн... more В статье разбирается орфография и языковой материал «Начертания...» В. П. Вишневского (1836), одного из наиболее известных старочувашских памятников первой половины XIX века. Показано, что этот памятник утвердил и популяризовал целый ряд специфических приёмов орфографии, которые примерно до 1860-х годов использовались чувашскими книжниками. Язык «Начертания...» не идентичен языку какого-либо из обследованных ранее старочувашских памятников: частотные формы, соотносящиеся с северо-западной зоной верхового диалекта, конфликтуют с менее многочисленными формами, приближенными к среднечувашским образцам. Возможно, такое сосуществование свидетельствует о диалектном сдвиге как части истории т. н. «средненизовых» говоров чувашского языка.
Языковые контакты народов Поволжья и Урала: сб. ст. XI Международного симпозиума, 2018
В статье предлагается интерпретация некоторых сложных моментов, связанных со сценарием контактов ... more В статье предлагается интерпретация некоторых сложных моментов, связанных со сценарием контактов между чувашским и марийским языком. Дается оценка высказывавшимся предположениям о ранних связях между прамарийским и булгарским. Обсуждается исторический контекст, в рамках которого уже в послемонгольский период в марийский попал основной пласт заимствований из чувашского. Дается культурная реконструкция для этого пласта контактной лексики. Особое внимание уделено северо-западным говорам чувашского языка - обоснованию для них статуса отдельного архаичного диалекта и роли языка-донора в ранних контактах с марийским. Наконец, в статье обсуждается возможность предварительного выделения позднего слоя чувашских заимствований в горномарийском.
Статья посвящена крупному памятнику чувашского языка середины XIX в. — переводу проповеди митропо... more Статья посвящена крупному памятнику чувашского языка середины XIX в. — переводу проповеди митрополита Григория (Постникова) «День святой жизни, или ответ на вопрос: как мне жить свято?». Подробно разбирается система орфографии памятника, которая отчасти наследует «Начертанию...» В. П. Вишневского, а отчасти уникальна для старописьменных памятников чувашского языка. Исследование фонетических и морфологических особенностей языка памятника позволяет произвести географическую локализацию говора, положенного в его основу.
Семантические переходы в языках мира: материалы к лингвистическому форуму. 21–23 ноября 2024 г., 2024
Начиная с булгарского времени марийский язык подвергался сильнейшему воздействию со стороны разли... more Начиная с булгарского времени марийский язык подвергался сильнейшему воздействию со стороны различных тюркских диалектов. Наиболее интенсивными были датируемые послемонгольским периодом контакты марийского с древнечувашским языком, а также с поволжско-кыпчакскими диалектами. Как результат, марийский является наиболее тюркизированным языком уральской семьи. Конвергентное развитие марийского и поволжско-тюркских языков отчетливо проявляется на всех языковых уровнях, включая и лексико-семантический. Число прямых лексических заимствований из тюркских в марийском исчисляется тысячами. Наряду с этим отмечаются многочисленные случаи калькирования тюркских терминов марийским языком, которые до сих пор почти не подвергались учету и интерпретации.
В докладе будут рассмотрены наиболее интересные эффекты калькирования в марийско-тюркской контактной зоне, в том числе случаи нетривиальной полисемии марийских основ, а также нетривиальных мотивационных моделей при суффиксальном словообразовании и словосложении. Особое внимание будет уделено демонстрации важности учета эффектов калькирования в практической работе этимолога. Будут рассмотрены несколько этимологий для марийских и тюркских слов, которые, на первый взгляд, могут выглядеть натянутыми ввиду нетривиальности подразумеваемых мотивационных моделей в сочетании с некоторой гипотетичностью предлагаемых фонетических и морфологических решений. Однако выявление в том же языковом ареале образований, имеющих совершенно прозрачную внутреннюю структуру и построенных на основе точно таких же мотивационных моделей, позволяет перевести данные этимологии в разряд надежных.
Статья посвящена анализу чувашских языковых материалов, задокументированных в 1733 г. участником ... more Статья посвящена анализу чувашских языковых материалов, задокументированных в 1733 г. участником Великой Северной экспедиции, членом Петербургской Академии наук Герхардом Фридрихом Миллером. Общий объем чувашской лексики, записанной им на севере Чувашии и в окрестностях Казани, составил более трехсот основ. Таким образом, речь идет о наиболее раннем памятнике чувашского языка из тех, объем которых позволяет составить полноценное представление об облике «исторических» чувашских диалектов. В статье показано, что орфография памятника носит достаточно системный характер, а языковой материал является принципиально доступным для интерпретации с точки зрения исторической фонетики, морфологии и лексикологии, причем некоторые особенности «миллеровских» диалектов чувашского языка носят особо архаичный характер.
The paper deals with the Chuvash language materials recorded by the participant of the Great Northern Expedition, academician Gerhard Friedrich Müller. In 1733, Müller documented more than 300 Chuvash lexical items in northern Chuvashia and in the vicinity of Kazan. His materials should be considered the earliest detailed source on the “historical” dialects of Chuvash. It is shown that Müller’s orthography is to a large extent systematic, and his records are, in principle, interpretable in terms of historical phonology, morphology, and lexicology. Certain features of the Chuvash dialects documented by Müller should be seen as particularly archaic.
В работах А. К. Матвеева, О. В. Смирнова и др. надежно обоснована старая гипотеза о родстве мерян... more В работах А. К. Матвеева, О. В. Смирнова и др. надежно обоснована старая гипотеза о родстве мерянских языков (сегодня представляется возможным говорить о целой группе языков или диалектов, реконструируемых на базе субстратной топонимии Центральной России: ростовском мерянском, костромском мерянском и муромском, или «нижнеклязьминском») с марийским. В статье рассматривается дискуссия, ведущаяся в данной области; отмечается, что современная реконструкция прамарийского вокализма, базирующаяся, в частности, на учете истории марийско-тюркских контактов, безусловно, подкрепляет эту гипотезу. Авторы предлагают вариант схемы родословного древа финно-пермских языков с включением марийско-мерянской группы и других реконструированных по данным субстратной топонимии мертвых финно-пермских языков. Однако, поскольку результаты анализа субстратного топонимического материала, на которых базируется реконструкция мерянских языков, всегда по природе своей остаются в известной мере дискуссионными, авторы предлагают обратиться к анализу этнонимии. В статье рассматривается давно (М. А. Кастрен) отмеченное сходство этнонимов мари и меря, а также мурома, исходя из того, что во всех случаях отражены самоназвания. С привлечением данных по историческому вокализму марийского и тех особенностей вокализма мерянского и муромского языков, которые можно извлечь из топонимического материала, реконструируются праформы мар. *märə, мер. *märə, муром. *mürə, возводимые к общей мар.-мер. *märə, которую, как это уже принято в финно-угроведении, предлагается возводить к какому-то рефлексу арийского *marya- ‘юноша, молодой воин, член молодежного воинского союза’ (авторы намерены рассмотреть проблемы арийского источника данного этнонима в отдельной статье). Реконструкция общего для марийцев, мери и муромы этнонима *märə служит сильнейшим аргументом не только в пользу близости языков марийско-мерянской группы, но и указывает на тесные этнические связи носителей этих языков и их общее происхождение.
The old hypothesis on the relatedness of Merya languages (today we can speak about a group of languages or dialects reconstructed on the basis of substrate toponymy of Central Russia: Merya of Rostov, Merya of Kostroma, and Merya of Murom also known as “Lower Klyazma” Merya) with the Mari (Cheremis) language has been reliably proven in the works of A. K. Matveyev, O. V. Smirnov and others. The authors contribute to the ongoing discussion in this area and argue that the new reconstruction of Proto-Mari vocalism based on the history of Mari-Turkic contacts undoubtedly supports this hypothesis. The article suggests a version of the Stammbaum of Finno-Permian languages, including the Mari-Merya group and some other extinct Finno-Permian languages, reconstructed on the basis of substrate toponymic data. However, since the results of the analysis of substrate toponymy are inevitably debatable to a certain extent, the authors propose to turn to the analysis of ethnonymy. The long-noted (by M. A. Castrén) similarity of the ethnonyms Mari, Merya, and Muroma is considered, suggesting them to be self-names of the respective ethnic groups. The reconstruction of the Mari historical vocalism (as well as features of the vocalism of the Merya and Muromian languages that can be extracted from toponymic materials) delivers the proto-forms Mari *märə, Merya *märə, Muromian *mürə, all going back to the ancestral *märə. The latter protoform should be explained (as it is now common in the Finno-Ugric studies) as some reflex of Aryan *marya- ‘young man, warrior, member of youth war community’ (the authors are going to devote a special article to the problem of the Aryan source of this ethnonym). The reconstruction of the common Mari–Meryan–Muromian auto-ethnonym *märə is not only a strong argument for the relatedness of these languages, but also indicates close relations between the respective ethnic groups and their common origin.
В статье на примере романа «Последнее время» татарского писателя Ш. Идиатуллина рассматривается р... more В статье на примере романа «Последнее время» татарского писателя Ш. Идиатуллина рассматривается развитие этнической проблематики в современной русскоязычной литературе. В творчестве не только русских писателей Д. Осокина, А. Иванова, но и их татарских коллег - Ш. Идиатуллина, Г. Яхиной - происходит переход от привычного для отечественной литературы контекста своего народа к регионалистскому, от родного к соседскому. Авторы подходят к материалу с междисплинарных позиций, соединяя инструментарий литературоведения (анализ жанра, литературного и историко-культурного контекста, системы образов, некоторых мотивов) и лингвистики (в первую очередь этимологический анализ собственных имен). В работе дается краткий лингвистический и историко-культурный комментарий к роману Ш. Идиатуллина, позволяющий вписать его в современный национальный дискурс как текст, одновременно выражающий позиции и завоевателей, и завоеванных. Анализ иноязычных слов в тексте позволяет провести параллель между «изобретенными» Ш. Идиатуллиным этническими группами и реальными народами Волго-Камского региона, а также вводит роман в актуальный контекст: в нем остро ставится проблема потери родного языка, а некоторые сцены (такие, как самосожжение жреца Арвуй-кугызы) можно легко сопоставить с эпизодами недавней истории Поволжья. Название романа следует одновременно интерпретировать как в метаисторическом, апокалиптическом ключе, так и в контексте современности - событий, происходивших недавно, «в последнее время».
В статье рассматривается языковой материал, задокументированный в первом лексикографическом источ... more В статье рассматривается языковой материал, задокументированный в первом лексикографическом источнике по чувашскому языку — словнике Ф. И. Страленберга (опубликован в приложении к его книге 1730 г., но собран, по-видимому, раньше — в 1711 г.). Цель исследования — предложить филологическую интерпретацию данного словника и определить возможности его использования при изучении истории чувашского языка. В чувашеведении материалы Ф. И. Страленберга, как правило, считаются почти не имеющими научной ценности и фактически не интерпретируемыми из-за сильно искаженного характера записей, усугубленного очень небольшим объемом данных. Однако анализ словника Ф. И. Страленберга все же возможен, если рассматривать его не как изолированный памятник, а в более широком контексте материалов того же автора по другим языкам, а также иных старописьменных памятников чувашского языка XVIII в. [Материалы и методы.] В статье показано, что общий объем чувашской лексики, отраженной у Ф. И. Страленберга, составляет 30 слов: 28 непосредственно в чувашском словнике, одно — в основном тексте его книги и одно явно ошибочно помещенное в словник марийского языка. К этим данным были применены стандартные методы филологического анализа, направленные на исследование орфографии памятника на фоне других старописьменных чувашских источников, а также на обоснование введения конъектур. [Результаты.] В рамках филологического комментария предложены соображения текстологического и лингвистического характера, объясняющие облик каждой из чувашских записей Ф. И. Страленберга. Установлено, что почти все трудности в интерпретации данного памятника обусловлены использованием в нем нетривиальных орфографических приемов (находящих, однако, параллели в других образцах ранней документации языков Волго-Уральского региона и Сибири), а также порчей записанных форм в период между первичной документацией и публикацией книги. Благодаря введению конъектур удалось достаточно надежно восстановить фонетические прототипы записанных форм. Это, в свою очередь, создало почву для попытки диалектной атрибуции чувашского словника Ф. И. Страленберга. Будучи не очень выразительным с точки зрения исторической диалектологии, данный языковой материал может быть в широком смысле охарактеризован как соотносимый с верховым диалектом чувашского языка. С учетом экстралингвистических свидетельств можно предположить, что словник Ф. И. Страленберга был записан в районе Чебоксар и отражает в таком случае материал одного из говоров на севере верхового ареала.
The paper deals with the linguistic data documented in Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist, which is known to be the earliest lexicographic source on the Chuvash language. The wordlist was published in Ph. J. Strahlenberg's 1730 book but had been, most likely, collected much earlier, in 1711. [Goals.] The study aims to provide a philological interpretation of Ph. J. Strahlenberg's wordlist and evaluate its significance for the history of Chuvash. This source has been widely considered to be of little linguistic value and, generally, hardly interpretable because of numerous errors and inconsistencies as well as the brevity of the wordlist. The starting point of this article is the idea that Ph. J. Strahlenberg's wordlist can still be analyzed if it is taken not as an isolated piece of documentation of Chuvash, but within the broader context of, firstly, Ph. J. Strahlenberg's materials on other languages of Northern Eurasia and, secondly, other sources on the 18th-century Chuvash language. [Materials and methods.] It is shown that Ph. J. Strahlenberg has documented 30 Chuvash words in total, including 28 words in the Chuvash wordlist proper, 1 word in the main text of his book, and 1 word mistakenly placed in the wordlist of the neighboring Mari language. These materials have been investigated through standard methods of philological analysis, with a main focus on the orthographic peculiarities of the wordlist (considered against the background of other Old Written Chuvash sources) and on proposing plausible conjectures. [Results.] The paper provides a comprehensive philological account of each item on Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist. It is established that almost all difficulties of interpretation that are traditionally associated with this source are rooted in the use of limitedly known orthographic patterns and, additionally, in the distortion of the recorded forms during the period after the original documentation and before the publication of Ph. J. Strahlenberg's book. After introducing conjectures into the wordlist, it becomes possible to reconstruct phonetic prototypes of the documented forms. This, in turn, sets the stage for placing Ph. J. Strahlenberg's materials on the dialectological map of Chuvash. While not particularly specific in terms of historical dialectology, the features characteristic of this variety can be broadly described as Viryal Chuvash. Given the extra-linguistic evidence available, it can be assumed that Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist was recorded in the vicinity of Šupaškar (Cheboksary). Therefore, the attested dialect should probably be classified among the northern varieties of Viryal Chuvash.
(Preprint)
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscripti... more (Preprint)
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscriptions known from the territories of the Khazar and Avar Khaganates as representing a Bulghar Turkic variety (Khazarskii Al’manakh, vol. 15). A critical evaluation of this hypothesis requires analyzing linguistic data drawn from the Chuvash language as the only living representative of the Bulgharic branch, from the very scarcely attested extinct Bulgharic varieties, and from the Common Turkic languages. I show that V. V. Tishin’s proposal does not stand up to scrutiny since his readings crucially contradict the current views on the historical phonology, morphology and syntax of Bulghar Turkic.
Recent breakthroughs in ancient DNA sequencing have made us rethink the connections between human... more Recent breakthroughs in ancient DNA sequencing have made us rethink the connections between human, linguistic and cultural expansions across Eurasia. Compared to western Eurasia 9-11 , however, eastern Eurasia remains poorly understood. Northeast Asia-the vast region encompassing Inner Mongolia, the Yellow, Liao and Amur River basins, the Russian Far East, the Korean peninsula and the Japanese Islandsremains especially under-represented in the recent literature. With a few exceptions that are heavily focused on genetics 12-14 or limited to reviewing existing datasets 4 , truly interdisciplinary approaches to Northeast Asia are scarce. The linguistic relatedness of the Transeurasian languages-also known as 'Altaic'-is among the most disputed issues in linguistic prehistory. Transeurasian denotes a large group of geographically adjacent languages stretching across Europe and northern Asia, and includes five uncontroversial linguistic families: Japonic, Koreanic, Tungusic, Mongolic, and Turkic (Fig. 1a). The question of whether
Статья вводит в научный оборот языковой материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея,... more Статья вводит в научный оборот языковой материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея, опубликованного в Казани в 1820 году. Детальный анализ особенностей диалекта-основы памятника — и, прежде всего, специфических инноваций на фонетическом и морфологическом уровнях — позволяет отнести язык Евангелия к группе курмышско-красночетайских говоров верхового диалекта. Этот вывод согласуется с доступными экстралингвистическими свидетельствами о диалектной атрибуции памятника. Многие архаичные черты диалекта Евангелия обнаруживают параллели в ранее исследованных старочувашских источниках XVIII—XIX веков. В то же время язык памятника характеризует и одна уникальная особенность, а именно системное различение старых показателей дательного и винительного падежей (после определенного типа основ и грамматических показателей). Современный чувашский язык маркирует синкретический дательно-винительный падеж при помощи аффикса -(n)A, диал. -(j)A, в котором в результате фонетических изменений и действия парадигматических факторов совпали рефлексы пратюркских показателей датива и аккузатива. Это явление традиционно датируется достаточно ранним периодом истории чувашского языка, поскольку современные диалекты не обнаруживают следов былого противопоставления двух падежных показателей. Однако открытие системы с последовательным различением дательного и винительного падежей в старочувашском диалекте XIX века свидетельствует в пользу того, что синкретическое выражение значений датива и аккузатива, которое является одной из наиболее известных структурных особенностей чувашского языка, имеет недавнее происхождение. Таким образом, материал первого чувашского перевода Евангелия от Матфея оказывается бесценным источником сведений о состоянии чувашской падежной системы, предшествовавшем совпадению дательного и винительного падежей.
This paper introduces the linguistic evidence extracted from the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash, which was published in Kazan in 1820. On the basis of a detailed analysis of dialect-specific features, and especially phonological and morphological innovations, the attested variety should be classified among the Kărmăš—Xĕrlĕ Čutay varieties of Viryal Chuvash. Such a conclusion is consistent with the available extra-linguistic evidence regarding the dialect affiliation of this early Bible translation. Many of the archaic features found in the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash were previously documented in other pre-Standard Chuvash texts from the 18th—19th centuries. One salient feature that distinguishes the Gospel translation from the other contemporary sources is that the attested variety retains the old distinction between the dative and accusative case markers (after a limited number of lexical and grammatical morphemes). Modern Chuvash makes use of the syncretic dative-accusative case suffix -(n)A, dial. -(j)A, which developed through the merger of reflexes of Proto-Turkic dative and accusative case markers, owing to phonological and paradigmatic factors. The loss of the dative-accusative distinction is usually considered an early phenomenon in the history of Chuvash because there is no trace of such a distinction in the modern Chuvash dialects. However, the fact that at least one of the Viryal Chuvash varieties featured the dative-accusative distinction as late as the 19th century provides evidence for a recent origin of the case syncretism in Chuvash. This makes the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash a key source on the development of the Chuvash case system prior to the emergence of the dative-accusative syncretism.
As is well known, the three Turkic dialectal continua — Tatar-Bashkir,
Shor-Khakass-Chulym, and K... more As is well known, the three Turkic dialectal continua — Tatar-Bashkir, Shor-Khakass-Chulym, and Karachay-Balkar ones — have developed quite distinctive reflexes of proto-Turkic palatal *j- and *č-, *-č(-). While compiling the Dialectological Atlas of Russia’s Turkic Languages, the authors were able to compose exact isoglosses of *j- and *č change in members of the mentioned continua, which made it also possible to partially reevaluate genetic clusterization on the basis of this data. Materials and Methods. Apart from the available publications and archival sources on the three areas in question, the analysis is based on the authors’ extensive field work that involves the use of a set of lexical questionnaires compiled in accordance with known aspects of the Turkic linguistic history. The source recordings for every speaker were turned into idiolectal audio-dictionaries and are linked to an electronic etymological database of the Turkic languages, each elicitation analyzed both with the comprehension method and the software for experimental phonetics. Results. As it turns out, this methodology of field work and post-analysis provides information crucial for detailed linguistic clusterization of dialectal continua in particular and any dialectal system in general. Traditionally, subtle problems of divergence and convergence, problems of archaic and innovative phenomena receive their solutions. The results are as follows. Palatal *j- and *č in the languages of the Khakass-Shor-Chulym group have changed by a strict series of rules none of which could be simultaneous, nor could follow each other in a different order. Thus, the two Middle Chulym dialects — Melet and Tutal ones — prove to lack an immediate linguistic ancestor, the Tutal ‘dialect’ is an archaic version of Mrassu Shor, while Melet is closely related to Kyzyl Khakass. Reflexes of *j- and *č are also principal isoglosses for a previously undocumented Khakass dialect, which does not have any specific affinity with Saghai, Kyzyl and Kachin dialects. Areal analysis of Karachay-Balkar shows that dz < proto-Turkic *j- is a secondary development, while, on the other hand, it is finally proven that reflexes *j- > dz~dʑ and *j- > ʑ~z form a more significant isogloss. And for the Tatar-Bashkir dialectal continuum, there were identified three main types of proto-Turkic *j- reflexation; a chronology for these three types intermixing during the early period of the continuum is also proposed.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
The Transeurasian languages are among the most fervently debated language families in modern ling... more The Transeurasian languages are among the most fervently debated language families in modern linguistics, their data contributing extensively to our current understanding of how genealogical and areal linguistics can complement each other as twin faces of diachronic linguistics. The term “Transeurasian” refers to a large group of geographically adjacent languages, stretching from the Pacific in the East to the Baltic, the Black Sea and the Mediterranean in the West, that include up to five uncontroversial linguistic families: Japonic, Koreanic, Tungusic, Mongolic, and Turkic. It is distinguished from the more traditional term “Altaic”, which we here reserve for the linguistic grouping consisting of Tungusic, Mongolic and Turkic languages only. Figure 1 displays the distribution of the Transeurasian languages.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
This chapter is an attempt to identify the individual homelands of the five families making up th... more This chapter is an attempt to identify the individual homelands of the five families making up the Transeurasian grouping, i.e. the Turkic, Mongolic, Tungusic, Koreanic and Japonic families. Combining various linguistic methods and principles such as the diversity hotspot principle, phylolinguistics, cultural reconstruction and contact linguistics, we try to determine the original location and time depth of the families under discussion. We further propose that the individual speech communities were originally familiar with millet agriculture, while terms for pastoralism or wet-rice agriculture entered their vocabularies only at a later stage.
The Oxford Guide to the Transeurasian Languages, 2020
(Preprint)
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two pri... more (Preprint)
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two principal branches of the Turkic family. While extinct Bulgharic varieties are only limitedly accessible to linguists owing to the scarcity of written sources, Chuvash has attracted a lot of attention as the most divergent Turkic language, notable for both archaic features and innovations against the background of the Common Turkic branch. For a century, because of its salient features, Chuvash has played a key role in the Altaic and, further, Transeurasian debate. This chapter provides a historical overview and a grammar sketch of Chuvash as seen from both a genealogical and an areal perspective. As shown in the chapter, Chuvash exhibits numerous features that are typical of Transeurasian languages in general and Turkic in particular. At the same time, some other traits that can be found in modern Chuvash may have been adopted through contact with non-Transeurasian languages, most notably Uralic, such as Mari, and Indo-European, such as Russian.
(The corrigendum is attached as a separate pdf file.)
The origin of the Xiongnu and the Rouran... more (The corrigendum is attached as a separate pdf file.)
The origin of the Xiongnu and the Rourans, the nomadic groups that dominated the eastern Eurasian steppe in the late first millennium BC/early first millennium AD, is one of the most controversial topics in the early history of Inner Asia. As debatable is the evidence linking these two groups with the steppe nomads of early medieval Europe, i.e. the Huns and the Avars, respectively. In this paper, we address the problems of Xiongnu–Hun and Rouran–Avar connections from an interdisciplinary perspective, complementing current archaeological and historical research with a critical analysis of the available evidence from historical linguistics and population genetics. Both lines of research suggest a mixed origin of the Xiongnu population, consisting of eastern and western Eurasian substrata, and emphasize the lack of unambiguous evidence for a continuity between the Xiongnu and the European Huns. In parallel, both disciplines suggest that at least some of the European Avars were of Eastern Asian ancestry, but neither linguistic nor genetic evidence provides sufficient support for a specific connection between the Avars and the Asian Rourans.
The 'Northern Eurasian Greenbelt' (NEG) is the northern forest zone stretching from the Japanese ... more The 'Northern Eurasian Greenbelt' (NEG) is the northern forest zone stretching from the Japanese Archipelago to Northern Europe. The NEG has created highly productive biomes for humanity to exploit since the end of the Pleistocene. This research explores how the ecological conditions in northern Eurasia contributed to and affected human migrations and cultural trajectories by synthesizing the complimentary viewpoints of environmental archaeology, Geographic Information Science (GIS), genetics and linguistics. First, the environmental archaeology perspective raises the possibility that the NEG functioned as a vessel fostering people to develop diverse cultures and engage in extensive cross-cultural exchanges. Second, geographical analysis of genomic data on mitochondrial DNA using GIS reveals the high probability that population dynamics in the southeastern NEG promoted the peopling of the Americas at the end of the Pleistocene. Finally, a linguistic examination of environmental-and landscape-related vocabulary of the proto-Turkic language groups enables the outline of their original cultural landscape and natural conditions, demonstrating significant cultural spheres, i.e. from southern Siberia to eastern Inner Mongolia during Neolithization. All of these results combine to suggest that the ecological complex in the southern edge of the NEG in northeast Asia played a significant role in peopling across the continents during prehistory.
Despite more than 200 years of research, the internal structure of the Turkic language family rem... more Despite more than 200 years of research, the internal structure of the Turkic language family remains subject to debate. Classifications of Turkic so far are based on both classical historical-comparative linguistic and distance-based quantitative approaches. Although these studies yield an internal structure of the Turkic family, they cannot give us an understanding of the statistical robustness of the proposed branches, nor are they capable of reliably inferring absolute divergence dates, without assuming constant rates of change. Here we use computational Bayesian phylogenetic methods to build a phylogeny of the Turkic languages, express the reliability of the proposed branches in terms of probability, and estimate the time-depth of the family within credibility intervals. To this end, we collect a new dataset of 254 basic vocabulary items for thirty-two Turkic language varieties based on the recently introduced Leipzig-Jakarta list. Our application of Bayesian phylogenetic inference on lexical data of the Turkic languages is unprecedented. The resulting phylogenetic tree supports a binary structure for Turkic and replicates most of the conventional sub-branches in the Common Turkic branch. We calculate the robustness of the inferences for subgroups and individual languages whose position in the tree seems to be debatable. We infer the time-depth of the Turkic family at around 2100 years before present, thus providing a reliable quantitative basis for previous estimates based on classical historical linguistics and lexicostatistics.
В статье разбирается орфография и языковой материал «Начертания...» В. П. Вишневского (1836), одн... more В статье разбирается орфография и языковой материал «Начертания...» В. П. Вишневского (1836), одного из наиболее известных старочувашских памятников первой половины XIX века. Показано, что этот памятник утвердил и популяризовал целый ряд специфических приёмов орфографии, которые примерно до 1860-х годов использовались чувашскими книжниками. Язык «Начертания...» не идентичен языку какого-либо из обследованных ранее старочувашских памятников: частотные формы, соотносящиеся с северо-западной зоной верхового диалекта, конфликтуют с менее многочисленными формами, приближенными к среднечувашским образцам. Возможно, такое сосуществование свидетельствует о диалектном сдвиге как части истории т. н. «средненизовых» говоров чувашского языка.
Языковые контакты народов Поволжья и Урала: сб. ст. XI Международного симпозиума, 2018
В статье предлагается интерпретация некоторых сложных моментов, связанных со сценарием контактов ... more В статье предлагается интерпретация некоторых сложных моментов, связанных со сценарием контактов между чувашским и марийским языком. Дается оценка высказывавшимся предположениям о ранних связях между прамарийским и булгарским. Обсуждается исторический контекст, в рамках которого уже в послемонгольский период в марийский попал основной пласт заимствований из чувашского. Дается культурная реконструкция для этого пласта контактной лексики. Особое внимание уделено северо-западным говорам чувашского языка - обоснованию для них статуса отдельного архаичного диалекта и роли языка-донора в ранних контактах с марийским. Наконец, в статье обсуждается возможность предварительного выделения позднего слоя чувашских заимствований в горномарийском.
Статья посвящена крупному памятнику чувашского языка середины XIX в. — переводу проповеди митропо... more Статья посвящена крупному памятнику чувашского языка середины XIX в. — переводу проповеди митрополита Григория (Постникова) «День святой жизни, или ответ на вопрос: как мне жить свято?». Подробно разбирается система орфографии памятника, которая отчасти наследует «Начертанию...» В. П. Вишневского, а отчасти уникальна для старописьменных памятников чувашского языка. Исследование фонетических и морфологических особенностей языка памятника позволяет произвести географическую локализацию говора, положенного в его основу.
The 19th Sergei Starostin Memorial Conference on Comparative-Historical Linguistics, 2024
At different stages of Mari linguistic history, there existed a tendency toward elimination of co... more At different stages of Mari linguistic history, there existed a tendency toward elimination of consonant clusters with *n, *ń as the second element. The aim of this talk is to explain the Mari reflexes of all the reconstructed clusters of this type (*šN, *čN, *rN). The relevant etymological material is discussed in the context of a broader methodological problem, i.e. the dating of phonological changes in a language with no pre-modern written tradition. In order to date the sound changes in question, I examine toponymic evidence associated with the Meryan language (the closest documented relative of Mari) and borrowed vocabulary in Mari originating from two sources: the pre-Mongol period Volga Bulghar language and the post-Mongol period Old Chuvash.
I show that the ancestral *šN yielded *St already in the common ancestor of Mari and Meryan. Likewise, the development of the ancestral *čN into *rN or *tN should be dated to some early stage in the history of Mari. After the split of Proto-Mari-Meryan, *rN of any origin was resolved through the insertion of an epenthetic *t. The resulting cluster *rtN is observed in the Proto-Mari vocabulary of Volga Bulghar origin, but not in the words of Old Chuvash origin that made their way into the post-Mongol Common Mari dialect continuum. Therefore, the sound change should be dated to the Bulghar era.
[The slides were slightly amended after the conference.]
The 18th Sergei Starostin Memorial Conference on Comparative-Historical Linguistics, 2023
The talk revisits the development of Proto-Uralic medial consonants in Proto-Mari. The need for a... more The talk revisits the development of Proto-Uralic medial consonants in Proto-Mari. The need for an updated historical account of the Mari medial consonantism arises from the author’s previous work on re-interpreting the Proto-Mari first-syllable vowel system. A major key to solving numerous problems in Mari historical phonology is reconstructing PMari *w, *j where the current reconstruction suggests PMari *Ø as the reflex of several Proto-Uralic medial consonants. A consequence is that two bilabial consonants should be distinguished at the Proto-Mari stage, the fricative *β and the glide *w. Another point of discussion is the specific development of Proto-Uralic consonant clusters, such as *mp, *Cw and *lk, in the Mari branch. The author further suggests a new formulation of the sound law concerning the split development of Proto-Uralic medial *-n-, *-ŋ- in Proto-Mari. The talk concludes with an attempt to trace the fate of PU medial *-δ-, *-δ’-, which are reflected, according to the current reconstruction, as PMari *-δ- or *-Ø- with no clear rules of complementary distribution.
[The slides were slightly amended after the conference.]
This version includes a few minor corrections (typos, inconsistencies in transcription).
С точки зрения сравнительно-исторического языкознания марийский язык составляет одну из наиболее проблемных ветвей уральской семьи. В принятой модели марийская историческая фонетика описывается достаточно фрагментарно, лишь в общих чертах, а нетривиальные соответствия между отдельными марийскими «наречиями», как правило, остаются необъясненными. Историческая морфонология марийского языка практически не разработана; значительный пласт его лексики составляют слова с неустановленной этимологией. Такая ситуация обусловлена как внутриязыковыми причинами (объективной сложностью марийской исторической фонетики и морфонологии), так и особенностями исследовательской традиции. Естественно, что марийский – как язык уральской семьи – традиционно изучался именно в уралистической перспективе; в частности, реконструкция прамарийской фонетики опирается почти исключительно на лексику уральского происхождения. Однако число исконных лексем в марийском невелико, и построить подробную и правдоподобную модель марийской исторической фонетики только на этом материале невозможно. Между тем в марийском присутствует огромный пласт тюркизмов, в несколько раз превышающий весь корпус лексики уральского происхождения. Поскольку по большей части речь идет о старых заимствованиях, усвоенных еще на стадии позднепрамарийского языка (~ диалектного континуума), этот материал должен быть в полной мере использован при работе над марийской реконструкцией.
В предлагаемом докладе будут представлены промежуточные результаты исследований автора в области марийской исторической фонетики, морфонологии и этимологии, выполненных с учетом важнейшей роли ареального фактора при формировании марийского языка. В частности, будет предложено новое решение одной из ключевых проблем марийской исторической фонетики – реконструкции системы прамарийского вокализма первого слога. Предполагается обсуждение фонетических законов, в результате действия которых сформировалась эта система. Наконец, для ряда марийских основ будут предложены новые этимологии: в части случаев – уральские, а в части – указывающие на старые контакты с тюркскими языками Волго-Камского региона.
Uploads
Papers by Alexander Savelyev
В докладе будут рассмотрены наиболее интересные эффекты калькирования в марийско-тюркской контактной зоне, в том числе случаи нетривиальной полисемии марийских основ, а также нетривиальных мотивационных моделей при суффиксальном словообразовании и словосложении. Особое внимание будет уделено демонстрации важности учета эффектов калькирования в практической работе этимолога. Будут рассмотрены несколько этимологий для марийских и тюркских слов, которые, на первый взгляд, могут выглядеть натянутыми ввиду нетривиальности подразумеваемых мотивационных моделей в сочетании с некоторой гипотетичностью предлагаемых фонетических и морфологических решений. Однако выявление в том же языковом ареале образований, имеющих совершенно прозрачную внутреннюю структуру и построенных на основе точно таких же мотивационных моделей, позволяет перевести данные этимологии в разряд надежных.
The paper deals with the Chuvash language materials recorded by the participant of the Great Northern Expedition, academician Gerhard Friedrich Müller. In 1733, Müller documented more than 300 Chuvash lexical items in northern Chuvashia and in the vicinity of Kazan. His materials should be considered the earliest detailed source on the “historical” dialects of Chuvash. It is shown that Müller’s orthography is to a large extent systematic, and his records are, in principle, interpretable in terms of historical phonology, morphology, and lexicology. Certain features of the Chuvash dialects documented by Müller should be seen as particularly archaic.
The old hypothesis on the relatedness of Merya languages (today we can speak about a group of languages or dialects reconstructed on the basis of substrate toponymy of Central Russia: Merya of Rostov, Merya of Kostroma, and Merya of Murom also known as “Lower Klyazma” Merya) with the Mari (Cheremis) language has been reliably proven in the works of A. K. Matveyev, O. V. Smirnov and others. The authors contribute to the ongoing discussion in this area and argue that the new reconstruction of Proto-Mari vocalism based on the history of Mari-Turkic contacts undoubtedly supports this hypothesis. The article suggests a version of the Stammbaum of Finno-Permian languages, including the Mari-Merya group and some other extinct Finno-Permian languages, reconstructed on the basis of substrate toponymic data. However, since the results of the analysis of substrate toponymy are inevitably debatable to a certain extent, the authors propose to turn to the analysis of ethnonymy. The long-noted (by M. A. Castrén) similarity of the ethnonyms Mari, Merya, and Muroma is considered, suggesting them to be self-names of the respective ethnic groups. The reconstruction of the Mari historical vocalism (as well as features of the vocalism of the Merya and Muromian languages that can be extracted from toponymic materials) delivers the proto-forms Mari *märə, Merya *märə, Muromian *mürə, all going back to the ancestral *märə. The latter protoform should be explained (as it is now common in the Finno-Ugric studies) as some reflex of Aryan *marya- ‘young man, warrior, member of youth war community’ (the authors are going to devote a special article to the problem of the Aryan source of this ethnonym). The reconstruction of the common Mari–Meryan–Muromian auto-ethnonym *märə is not only a strong argument for the relatedness of these languages, but also indicates close relations between the respective ethnic groups and their common origin.
The paper deals with the linguistic data documented in Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist, which is known to be the earliest lexicographic source on the Chuvash language. The wordlist was published in Ph. J. Strahlenberg's 1730 book but had been, most likely, collected much earlier, in 1711. [Goals.] The study aims to provide a philological interpretation of Ph. J. Strahlenberg's wordlist and evaluate its significance for the history of Chuvash. This source has been widely considered to be of little linguistic value and, generally, hardly interpretable because of numerous errors and inconsistencies as well as the brevity of the wordlist. The starting point of this article is the idea that Ph. J. Strahlenberg's wordlist can still be analyzed if it is taken not as an isolated piece of documentation of Chuvash, but within the broader context of, firstly, Ph. J. Strahlenberg's materials on other languages of Northern Eurasia and, secondly, other sources on the 18th-century Chuvash language. [Materials and methods.] It is shown that Ph. J. Strahlenberg has documented 30 Chuvash words in total, including 28 words in the Chuvash wordlist proper, 1 word in the main text of his book, and 1 word mistakenly placed in the wordlist of the neighboring Mari language. These materials have been investigated through standard methods of philological analysis, with a main focus on the orthographic peculiarities of the wordlist (considered against the background of other Old Written Chuvash sources) and on proposing plausible conjectures. [Results.] The paper provides a comprehensive philological account of each item on Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist. It is established that almost all difficulties of interpretation that are traditionally associated with this source are rooted in the use of limitedly known orthographic patterns and, additionally, in the distortion of the recorded forms during the period after the original documentation and before the publication of Ph. J. Strahlenberg's book. After introducing conjectures into the wordlist, it becomes possible to reconstruct phonetic prototypes of the documented forms. This, in turn, sets the stage for placing Ph. J. Strahlenberg's materials on the dialectological map of Chuvash. While not particularly specific in terms of historical dialectology, the features characteristic of this variety can be broadly described as Viryal Chuvash. Given the extra-linguistic evidence available, it can be assumed that Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist was recorded in the vicinity of Šupaškar (Cheboksary). Therefore, the attested dialect should probably be classified among the northern varieties of Viryal Chuvash.
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscriptions known from the territories of the Khazar and Avar Khaganates as representing a Bulghar Turkic variety (Khazarskii Al’manakh, vol. 15). A critical evaluation of this hypothesis requires analyzing linguistic data drawn from the Chuvash language as the only living representative of the Bulgharic branch, from the very scarcely attested extinct Bulgharic varieties, and from the Common Turkic languages. I show that V. V. Tishin’s proposal does not stand up to scrutiny since his readings crucially contradict the current views on the historical phonology, morphology and syntax of Bulghar Turkic.
This paper introduces the linguistic evidence extracted from the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash, which was published in Kazan in 1820. On the basis of a detailed analysis of dialect-specific features, and especially phonological and morphological innovations, the attested variety should be classified among the Kărmăš—Xĕrlĕ Čutay varieties of Viryal Chuvash. Such a conclusion is consistent with the available extra-linguistic evidence regarding the dialect affiliation of this early Bible translation. Many of the archaic features found in the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash were previously documented in other pre-Standard Chuvash texts from the 18th—19th centuries. One salient feature that distinguishes the Gospel translation from the other contemporary sources is that the attested variety retains the old distinction between the dative and accusative case markers (after a limited number of lexical and grammatical morphemes). Modern Chuvash makes use of the syncretic dative-accusative case suffix -(n)A, dial. -(j)A, which developed through the merger of reflexes of Proto-Turkic dative and accusative case markers, owing to phonological and paradigmatic factors. The loss of the dative-accusative distinction is usually considered an early phenomenon in the history of Chuvash because there is no trace of such a distinction in the modern Chuvash dialects. However, the fact that at least one of the Viryal Chuvash varieties featured the dative-accusative distinction as late as the 19th century provides evidence for a recent origin of the case syncretism in Chuvash. This makes the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash a key source on the development of the Chuvash case system prior to the emergence of the dative-accusative syncretism.
Shor-Khakass-Chulym, and Karachay-Balkar ones — have developed quite distinctive reflexes of proto-Turkic palatal *j- and *č-, *-č(-). While compiling the Dialectological Atlas of Russia’s Turkic Languages, the authors were able to compose exact isoglosses of *j- and *č change in members of the mentioned continua, which made it also possible to partially reevaluate genetic clusterization on the basis of this data. Materials and Methods. Apart from the available publications and archival sources on the three areas in question, the analysis is based on the authors’ extensive field work that involves the use of a set of lexical questionnaires compiled in accordance with known aspects of the Turkic linguistic history. The source recordings for every speaker were turned into idiolectal audio-dictionaries and are linked to an electronic etymological database of the Turkic languages, each elicitation analyzed both with the comprehension method and the software for experimental phonetics. Results. As it turns out, this methodology of field work and post-analysis provides information crucial for detailed linguistic clusterization of dialectal continua in particular and any dialectal system in general. Traditionally, subtle problems of divergence and convergence, problems of archaic and innovative phenomena receive their solutions. The results are as follows. Palatal *j- and *č in the languages of the Khakass-Shor-Chulym group have changed by a strict series of rules none of which could be simultaneous, nor could follow each other in a different order. Thus, the two Middle Chulym dialects — Melet and Tutal ones — prove to lack an immediate linguistic ancestor, the Tutal ‘dialect’
is an archaic version of Mrassu Shor, while Melet is closely related to Kyzyl Khakass. Reflexes of *j- and *č are also principal isoglosses for a previously undocumented Khakass dialect, which does not have any specific affinity with Saghai, Kyzyl and Kachin dialects. Areal analysis of Karachay-Balkar shows that dz < proto-Turkic *j- is a secondary development, while, on the other hand, it is finally proven that reflexes *j- > dz~dʑ and *j- > ʑ~z form a more significant isogloss. And for the Tatar-Bashkir dialectal continuum, there were identified three main types of proto-Turkic *j- reflexation; a chronology for these three types intermixing during the early period of the continuum is also proposed.
An earlier version of https://www.academia.edu/43118920/Bayesian_phylolinguistics_infers_the_internal_structure_and_the_time-depth_of_the_Turkic_language_family_2020_
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two principal branches of the Turkic family. While extinct Bulgharic varieties are only limitedly accessible to linguists owing to the scarcity of written sources, Chuvash has attracted a lot of attention as the most divergent Turkic language, notable for both archaic features and innovations against the background of the Common Turkic branch. For a century, because of its salient features, Chuvash has played a key role in the Altaic and, further, Transeurasian debate. This chapter provides a historical overview and a grammar sketch of Chuvash as seen from both a genealogical and an areal perspective. As shown in the chapter, Chuvash exhibits numerous features that are typical of Transeurasian languages in general and Turkic in particular. At the same time, some other traits that can be found in modern Chuvash may have been adopted through contact with non-Transeurasian languages, most notably Uralic, such as Mari, and Indo-European, such as Russian.
The origin of the Xiongnu and the Rourans, the nomadic groups that dominated the eastern Eurasian steppe in the late first millennium BC/early first millennium AD, is one of the most controversial topics in the early history of Inner Asia. As debatable is the evidence linking these two groups with the steppe nomads of early medieval Europe, i.e. the Huns and the Avars, respectively. In this paper, we address the problems of Xiongnu–Hun and Rouran–Avar connections from an interdisciplinary perspective, complementing current archaeological and historical research with a critical analysis of the available evidence from historical linguistics and population genetics. Both lines of research suggest a mixed origin of the Xiongnu population, consisting of eastern and western Eurasian substrata, and emphasize the lack of unambiguous evidence for a continuity between the Xiongnu and the European Huns. In parallel, both disciplines suggest that at least some of the European Avars were of Eastern Asian ancestry, but neither linguistic nor genetic evidence provides sufficient support for a specific connection between the Avars and the Asian Rourans.
В докладе будут рассмотрены наиболее интересные эффекты калькирования в марийско-тюркской контактной зоне, в том числе случаи нетривиальной полисемии марийских основ, а также нетривиальных мотивационных моделей при суффиксальном словообразовании и словосложении. Особое внимание будет уделено демонстрации важности учета эффектов калькирования в практической работе этимолога. Будут рассмотрены несколько этимологий для марийских и тюркских слов, которые, на первый взгляд, могут выглядеть натянутыми ввиду нетривиальности подразумеваемых мотивационных моделей в сочетании с некоторой гипотетичностью предлагаемых фонетических и морфологических решений. Однако выявление в том же языковом ареале образований, имеющих совершенно прозрачную внутреннюю структуру и построенных на основе точно таких же мотивационных моделей, позволяет перевести данные этимологии в разряд надежных.
The paper deals with the Chuvash language materials recorded by the participant of the Great Northern Expedition, academician Gerhard Friedrich Müller. In 1733, Müller documented more than 300 Chuvash lexical items in northern Chuvashia and in the vicinity of Kazan. His materials should be considered the earliest detailed source on the “historical” dialects of Chuvash. It is shown that Müller’s orthography is to a large extent systematic, and his records are, in principle, interpretable in terms of historical phonology, morphology, and lexicology. Certain features of the Chuvash dialects documented by Müller should be seen as particularly archaic.
The old hypothesis on the relatedness of Merya languages (today we can speak about a group of languages or dialects reconstructed on the basis of substrate toponymy of Central Russia: Merya of Rostov, Merya of Kostroma, and Merya of Murom also known as “Lower Klyazma” Merya) with the Mari (Cheremis) language has been reliably proven in the works of A. K. Matveyev, O. V. Smirnov and others. The authors contribute to the ongoing discussion in this area and argue that the new reconstruction of Proto-Mari vocalism based on the history of Mari-Turkic contacts undoubtedly supports this hypothesis. The article suggests a version of the Stammbaum of Finno-Permian languages, including the Mari-Merya group and some other extinct Finno-Permian languages, reconstructed on the basis of substrate toponymic data. However, since the results of the analysis of substrate toponymy are inevitably debatable to a certain extent, the authors propose to turn to the analysis of ethnonymy. The long-noted (by M. A. Castrén) similarity of the ethnonyms Mari, Merya, and Muroma is considered, suggesting them to be self-names of the respective ethnic groups. The reconstruction of the Mari historical vocalism (as well as features of the vocalism of the Merya and Muromian languages that can be extracted from toponymic materials) delivers the proto-forms Mari *märə, Merya *märə, Muromian *mürə, all going back to the ancestral *märə. The latter protoform should be explained (as it is now common in the Finno-Ugric studies) as some reflex of Aryan *marya- ‘young man, warrior, member of youth war community’ (the authors are going to devote a special article to the problem of the Aryan source of this ethnonym). The reconstruction of the common Mari–Meryan–Muromian auto-ethnonym *märə is not only a strong argument for the relatedness of these languages, but also indicates close relations between the respective ethnic groups and their common origin.
The paper deals with the linguistic data documented in Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist, which is known to be the earliest lexicographic source on the Chuvash language. The wordlist was published in Ph. J. Strahlenberg's 1730 book but had been, most likely, collected much earlier, in 1711. [Goals.] The study aims to provide a philological interpretation of Ph. J. Strahlenberg's wordlist and evaluate its significance for the history of Chuvash. This source has been widely considered to be of little linguistic value and, generally, hardly interpretable because of numerous errors and inconsistencies as well as the brevity of the wordlist. The starting point of this article is the idea that Ph. J. Strahlenberg's wordlist can still be analyzed if it is taken not as an isolated piece of documentation of Chuvash, but within the broader context of, firstly, Ph. J. Strahlenberg's materials on other languages of Northern Eurasia and, secondly, other sources on the 18th-century Chuvash language. [Materials and methods.] It is shown that Ph. J. Strahlenberg has documented 30 Chuvash words in total, including 28 words in the Chuvash wordlist proper, 1 word in the main text of his book, and 1 word mistakenly placed in the wordlist of the neighboring Mari language. These materials have been investigated through standard methods of philological analysis, with a main focus on the orthographic peculiarities of the wordlist (considered against the background of other Old Written Chuvash sources) and on proposing plausible conjectures. [Results.] The paper provides a comprehensive philological account of each item on Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist. It is established that almost all difficulties of interpretation that are traditionally associated with this source are rooted in the use of limitedly known orthographic patterns and, additionally, in the distortion of the recorded forms during the period after the original documentation and before the publication of Ph. J. Strahlenberg's book. After introducing conjectures into the wordlist, it becomes possible to reconstruct phonetic prototypes of the documented forms. This, in turn, sets the stage for placing Ph. J. Strahlenberg's materials on the dialectological map of Chuvash. While not particularly specific in terms of historical dialectology, the features characteristic of this variety can be broadly described as Viryal Chuvash. Given the extra-linguistic evidence available, it can be assumed that Ph. J. Strahlenberg's Chuvash wordlist was recorded in the vicinity of Šupaškar (Cheboksary). Therefore, the attested dialect should probably be classified among the northern varieties of Viryal Chuvash.
The paper discusses V. V. Tishin’s attempt at reading East European runic inscriptions known from the territories of the Khazar and Avar Khaganates as representing a Bulghar Turkic variety (Khazarskii Al’manakh, vol. 15). A critical evaluation of this hypothesis requires analyzing linguistic data drawn from the Chuvash language as the only living representative of the Bulgharic branch, from the very scarcely attested extinct Bulgharic varieties, and from the Common Turkic languages. I show that V. V. Tishin’s proposal does not stand up to scrutiny since his readings crucially contradict the current views on the historical phonology, morphology and syntax of Bulghar Turkic.
This paper introduces the linguistic evidence extracted from the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash, which was published in Kazan in 1820. On the basis of a detailed analysis of dialect-specific features, and especially phonological and morphological innovations, the attested variety should be classified among the Kărmăš—Xĕrlĕ Čutay varieties of Viryal Chuvash. Such a conclusion is consistent with the available extra-linguistic evidence regarding the dialect affiliation of this early Bible translation. Many of the archaic features found in the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash were previously documented in other pre-Standard Chuvash texts from the 18th—19th centuries. One salient feature that distinguishes the Gospel translation from the other contemporary sources is that the attested variety retains the old distinction between the dative and accusative case markers (after a limited number of lexical and grammatical morphemes). Modern Chuvash makes use of the syncretic dative-accusative case suffix -(n)A, dial. -(j)A, which developed through the merger of reflexes of Proto-Turkic dative and accusative case markers, owing to phonological and paradigmatic factors. The loss of the dative-accusative distinction is usually considered an early phenomenon in the history of Chuvash because there is no trace of such a distinction in the modern Chuvash dialects. However, the fact that at least one of the Viryal Chuvash varieties featured the dative-accusative distinction as late as the 19th century provides evidence for a recent origin of the case syncretism in Chuvash. This makes the first translation of the Gospel of Matthew into Chuvash a key source on the development of the Chuvash case system prior to the emergence of the dative-accusative syncretism.
Shor-Khakass-Chulym, and Karachay-Balkar ones — have developed quite distinctive reflexes of proto-Turkic palatal *j- and *č-, *-č(-). While compiling the Dialectological Atlas of Russia’s Turkic Languages, the authors were able to compose exact isoglosses of *j- and *č change in members of the mentioned continua, which made it also possible to partially reevaluate genetic clusterization on the basis of this data. Materials and Methods. Apart from the available publications and archival sources on the three areas in question, the analysis is based on the authors’ extensive field work that involves the use of a set of lexical questionnaires compiled in accordance with known aspects of the Turkic linguistic history. The source recordings for every speaker were turned into idiolectal audio-dictionaries and are linked to an electronic etymological database of the Turkic languages, each elicitation analyzed both with the comprehension method and the software for experimental phonetics. Results. As it turns out, this methodology of field work and post-analysis provides information crucial for detailed linguistic clusterization of dialectal continua in particular and any dialectal system in general. Traditionally, subtle problems of divergence and convergence, problems of archaic and innovative phenomena receive their solutions. The results are as follows. Palatal *j- and *č in the languages of the Khakass-Shor-Chulym group have changed by a strict series of rules none of which could be simultaneous, nor could follow each other in a different order. Thus, the two Middle Chulym dialects — Melet and Tutal ones — prove to lack an immediate linguistic ancestor, the Tutal ‘dialect’
is an archaic version of Mrassu Shor, while Melet is closely related to Kyzyl Khakass. Reflexes of *j- and *č are also principal isoglosses for a previously undocumented Khakass dialect, which does not have any specific affinity with Saghai, Kyzyl and Kachin dialects. Areal analysis of Karachay-Balkar shows that dz < proto-Turkic *j- is a secondary development, while, on the other hand, it is finally proven that reflexes *j- > dz~dʑ and *j- > ʑ~z form a more significant isogloss. And for the Tatar-Bashkir dialectal continuum, there were identified three main types of proto-Turkic *j- reflexation; a chronology for these three types intermixing during the early period of the continuum is also proposed.
An earlier version of https://www.academia.edu/43118920/Bayesian_phylolinguistics_infers_the_internal_structure_and_the_time-depth_of_the_Turkic_language_family_2020_
Chuvash is the sole living representative of the Bulgharic branch, one of the two principal branches of the Turkic family. While extinct Bulgharic varieties are only limitedly accessible to linguists owing to the scarcity of written sources, Chuvash has attracted a lot of attention as the most divergent Turkic language, notable for both archaic features and innovations against the background of the Common Turkic branch. For a century, because of its salient features, Chuvash has played a key role in the Altaic and, further, Transeurasian debate. This chapter provides a historical overview and a grammar sketch of Chuvash as seen from both a genealogical and an areal perspective. As shown in the chapter, Chuvash exhibits numerous features that are typical of Transeurasian languages in general and Turkic in particular. At the same time, some other traits that can be found in modern Chuvash may have been adopted through contact with non-Transeurasian languages, most notably Uralic, such as Mari, and Indo-European, such as Russian.
The origin of the Xiongnu and the Rourans, the nomadic groups that dominated the eastern Eurasian steppe in the late first millennium BC/early first millennium AD, is one of the most controversial topics in the early history of Inner Asia. As debatable is the evidence linking these two groups with the steppe nomads of early medieval Europe, i.e. the Huns and the Avars, respectively. In this paper, we address the problems of Xiongnu–Hun and Rouran–Avar connections from an interdisciplinary perspective, complementing current archaeological and historical research with a critical analysis of the available evidence from historical linguistics and population genetics. Both lines of research suggest a mixed origin of the Xiongnu population, consisting of eastern and western Eurasian substrata, and emphasize the lack of unambiguous evidence for a continuity between the Xiongnu and the European Huns. In parallel, both disciplines suggest that at least some of the European Avars were of Eastern Asian ancestry, but neither linguistic nor genetic evidence provides sufficient support for a specific connection between the Avars and the Asian Rourans.
I show that the ancestral *šN yielded *St already in the common ancestor of Mari and Meryan. Likewise, the development of the ancestral *čN into *rN or *tN should be dated to some early stage in the history of Mari. After the split of Proto-Mari-Meryan, *rN of any origin was resolved through the insertion of an epenthetic *t. The resulting cluster *rtN is observed in the Proto-Mari vocabulary of Volga Bulghar origin, but not in the words of Old Chuvash origin that made their way into the post-Mongol Common Mari dialect continuum. Therefore, the sound change should be dated to the Bulghar era.
[The slides were slightly amended after the conference.]
[The slides were slightly amended after the conference.]
This version includes a few minor corrections (typos, inconsistencies in transcription).
С точки зрения сравнительно-исторического языкознания марийский язык составляет одну из наиболее проблемных ветвей уральской семьи. В принятой модели марийская историческая фонетика описывается достаточно фрагментарно, лишь в общих чертах, а нетривиальные соответствия между отдельными марийскими «наречиями», как правило, остаются необъясненными. Историческая морфонология марийского языка практически не разработана; значительный пласт его лексики составляют слова с неустановленной этимологией. Такая ситуация обусловлена как внутриязыковыми причинами (объективной сложностью марийской исторической фонетики и морфонологии), так и особенностями исследовательской традиции. Естественно, что марийский – как язык уральской семьи – традиционно изучался именно в уралистической перспективе; в частности, реконструкция прамарийской фонетики опирается почти исключительно на лексику уральского происхождения. Однако число исконных лексем в марийском невелико, и построить подробную и правдоподобную модель марийской исторической фонетики только на этом материале невозможно. Между тем в марийском присутствует огромный пласт тюркизмов, в несколько раз превышающий весь корпус лексики уральского происхождения. Поскольку по большей части речь идет о старых заимствованиях, усвоенных еще на стадии позднепрамарийского языка (~ диалектного континуума), этот материал должен быть в полной мере использован при работе над марийской реконструкцией.
В предлагаемом докладе будут представлены промежуточные результаты исследований автора в области марийской исторической фонетики, морфонологии и этимологии, выполненных с учетом важнейшей роли ареального фактора при формировании марийского языка. В частности, будет предложено новое решение одной из ключевых проблем марийской исторической фонетики – реконструкции системы прамарийского вокализма первого слога. Предполагается обсуждение фонетических законов, в результате действия которых сформировалась эта система. Наконец, для ряда марийских основ будут предложены новые этимологии: в части случаев – уральские, а в части – указывающие на старые контакты с тюркскими языками Волго-Камского региона.