Тема 7

ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДА

План
7.1. Общие замечания
7.2. Экзотизмы
7.3. Имена собственные
7.4. Междометия и звукоподражания
7.5. Фразеологические единицы
7.6. Виды отклонений от литературной нормы и их передача
7.7. Фигуры стиля и ресурсы их передачи

7.1. Общие замечания

Общие принципы передачи лексики подлинника в переводе:
1. Слово – мельчайший самостоятельный носитель значения в языковом
коде, и в тексте оно оказывается мельчайшей частицей комплексного содержания
текста.
2. В зависимости от типа текста слово или комплекс слов может относиться к
разным ступеням иерархии компонентов содержания, и поэтому может случиться,
что необходимость в его передаче совсем отпадет.
3. Слово может обладать однозначной, независимой от контекста
соотнесенностью со словом или словосочетанием языка перевода и передается в
этом случае с помощью эквивалентного соответствия.
4. Слово может обладать многозначностью, и тогда его значение разрешается
контекстом, и оно передается с помощью вариантного соответствия.
5. Слово может обладать неполной соотнесенностью со словом языка
перевода и в таком случае вызывает при переводе необходимость трансформации:
лексической замены (генерализации, конкретизации и др.).
6. Слово может выступать в процессе перевода как самостоятельная единица
перевода с точки зрения семантики, но это далеко не единственная единица
перевода в тексте; как правило, в тексте переводчик находит сочетания разных
единиц перевода, и слово – только одна из них.
Однако, кроме общих проблем, возникают проблемы перевода лексики,
связанной с определенной парой языков, поскольку она имеет лингвоэтническую
специфику.
7.2. Экзотизмы
Экзотизмами или словами-реалиями принято называть такие лексемы в
языке, которые обозначают реалии быта и общественной жизни, специфичные для
какого-либо народа, страны или местности. По тематическому принципу их
можно подразделить на 3 группы:
 A. Географические реалии: 1) термины физической географии: степь
(Россия), фиорд (Норвегия), прерия (Латинская Америка), саванна (Африка), фен
(Австрия). Как мы видим по примечаниям в скобках, географические реалии
часто связаны не со страной и народом, а некой местностью и особенностями
природы и климата, хотя само слово-реалия имеет конкретный языковой
источник; 2) эндемики: секвойя, баобаб, кенгуру.
Б. Этнографические реалии: 1) одежда и обувь: кимоно (Япония), лапти
(Россия); 2) строения и предметы быта: изба (Россия), сауна (Финляндия), иглу
(Аляска); 3) национальные виды деятельности и названия деятелей: скальд
(Исландия), бард (Ирландия), скоморох (Россия), миннезингер (Германия),
икебана(Япония); 4) обычаи, ритуалы, игры: вендетта (Сицилия), тамада (Грузия),
лапта (Россия); 5) мифология и культы: Дед Мороз (Россия), тролль
(Скандинавия), валькирия (древние германцы), вурдалак (Россия), ксендз
(Польша), пагода (буддизм), мечеть (мусульманство); 6) реалии-меры и реалии-
деньги: аршин (Россия), рубль (Россия), лира (Италия), марка (Германия).
B. Общественно-политические реалии: кантон (Швейцария), виги и тори
(Англия), большевики (Россия).
Уже по приведенным в классификации примерам, которые представляют
собой экзотизмы, усвоенные русским языком (за исключением собственно
русских реалий), мы ощущаем, что эти слова являются, по-видимому, их
приблизительным воспроизведением в языке, откуда заимствованы.
Действительно, экзотизмы передаются в ПЯ в основном методом транскрипции,
т. е. – пофонемного уподобления:
Fon – фон. Minnesinger – миннезингер, Führer – фюрер, перестройка –
Perestroika, квас – Kwas, шапка – Schapka.
Экзотизмы, пройдя этап транскрипции, используясь в языке перевода,
постепенно обрастают грамматическими показателями НЯ:
die Маrке – марка, die Walkure – валькирия, die Kirche – кирха, гусли –Husla.
Иногда при переводе экзотизмов некоторую роль играет графический образ:
водка [вотка] – Wodka. В переводе на немецкий одна фонема [т] заменена по
принципу транслитерации на [d].
Итак, ведущим способом передачи экзотизмов является межъязыковая
транскрипция. Это емкий способ создания в тексте национального колорита, так
как он позволяет ввести в текст звуковые подобия иностранной речи. Однако
слово-экзотизм обладает полностью затемненной формой, и его семантика может
выявиться только через контекст: «Я еще бегивал босиком да играл в бабки»
(О.М. Сомов. «Кикимора»). – «Ich lief noch barfuss und spielte Babki» (перевод
К. Павловой). Только из сочетания с глаголом «spielen» читатель может
догадаться, что «Babki» – это игра. Но зачастую минимальный контекст не
раскрывает семантику экзотизма. Тогда переводчику приходится либо вводить
краткое добавление в текст, чтобы прояснить понятийную ситуацию, либо
сопроводить текст примечаниями. Так поступают и авторы текстов, вводя
экзотизм в свое повествование, выступая в качестве переводчиков одной лексемы:
Vor dem Fenster flog Puch, die weisse Wolle der Pappeln, wie ein diclites
Sclineetreiben. (J. Marte. Solomon Apt)
Таким двойным вводом экзотизма часто пользуются авторы
публицистических текстов, если текст посвящен описанию какого-либо народа
или страны и нужно придать ему экзотический колорит. В этом случае, как и в
предыдущем, перед нами тоже факт перевода, но не текстового, а лексемного
(переводится отдельное слово из иностранного языка и переносится в текст на
родном языке). В целях создания национального колорита в текст могут
вводиться не собственно экзотизмы, а просто иностранные слова, однако они все
равно выполняют в таком тексте функцию экзотизмов:
А. В семье двое детей – бой энд герл.
Б. Жареные чикенз.
В приведенных знаменитых примерах К. Чуковского контекст помогает
угадать значение иностранных слов. Путем транскрипционного перевода вошли в
русский язык реалии времен фашизма: хайль, вермахт, гитлерюгенд, гауляйтер, –
хотя практически все из них могли найти готовое соответствие в русском языке.
Сам способ транскрипции придал этим словам статус экзотизмов и создал
представление о фашизме как особой, отличной от известных прежде,
общественной системе.
При переводе текста, изобилующего экзотизмами, которые переводчик
транскрибирует, возникает опасность эффекта «непрозрачности» содержания. В
таком случае переводчик вынужден некоторые из экзотизмов передавать с
помощью семантического соответствия по принципу родовидовой замены
(церковь, кирха, пагода, мечеть, храм). Вот пример передачи экзотического
японского быта: «Прямо перед зрителем – токонома. На стене висят рейсшины и
угольники. Перед токономой – японский столик, рядом, за створчатой фусума, –
домашний алтарь» – выделенные слова представляют собой экзотизмы,
переданные способом родовидовой замены.
Некоторыми особенностями с точки зрения перевода обладают реалии-меры
и реалии-деньги. От прочих экзотизмов они отличаются тем, что имеют
соотнесенность с цифровой знаковой системой. Наименование мер,
обозначающих единицу веса, длины, площади, объема жидкости и т. д.,
обнаруживают национальные традиции передачи.
Существуют основы для принятия переводческих решений при их передаче.
Во-первых, переводчику необходимо знать реальную величину каждой меры в
соотношении с метрической системой. Ведь наименование меры может иметь в
разных языках различное содержание. Характерный случай – мера длины – миля
(от лат. milia passum – тысяча шагов). Она имеет свыше 25 разных соответствий.
Египетская миля – 580 м. Английская миля – 1524 м. Сухопутная миля
(США, Англия) – 1609 м. Морская международная миля – 1852 м. Географическая
немецкая миля – 7420,44 м. Старая русская миля – 7467,6 м. Шведская миля –
10 000 м. Старая чешская миля – 11 200 м.
Около 100 вариантов длины имеет фут, около 20 вариантов веса обозначает
фунт. В зависимости от типа текста и его тематики переводчику далее следует
определить, какое соответствие метрической системе имеется в виду (например, в
немецком географическом тексте скорее всего будет иметься в виду немецкая
географическая миля), и ориентироваться на ее значение при переводе. В научном
и научно-техническом тексте реалии-меры носят характер терминов и передаются
с помощью однозначного соответствия.
Другими свойствами могут обладать реалии-меры в публицистическом и
художественном тексте, где участвуют в системе образов и оформляют передачу
эмоциональной и эстетической информации:
A. О высоте пальмы: «На пять сажен возвышалась она над верхушками всех
других растений» (В.И. Гаршин).
Б. «В дьяконе было около девяти с половиной пудов чистого веса»
(А.И. Куприн).
B. Герой сетует, что живет далеко от города: «В сотнях верст от городской
жизни» (А.И. Куприн).
Для реалий-мер в таком употреблении характерна приблизительность, а мера
количества (много-мало) выводится из узкого контекста:
А. «Всего 50 футов над уровнем моря» (мало).
Б. «Мы обрабатываем целых 14 танов земли» (много).
Сама же реалия-мера транскрибируется.
Если обозначение меры является международным (например, метрическая
система), то оно к реалиям не относится и передается с помощью однозначного
соответствия. Но встречаются международные обозначения мер с одинаковым
обозначением единицы меры, но относящиеся к разным системам мер. Типичный
пример – обозначение температуры:
A. Джек Лондон в «Северных рассказах» говорит о морозе (!) в 5 градусов
(по шкале Фаренгейта, что соответствует -15 градусам по Цельсию).
Б. И. Гончаров в одном из произведений отмечает страшную жару – ...+ 20-
23 градуса (по шкале Реомюра, что соответствует +30 градусам).
B. Джек Лондон в «Южных рассказах» отмечает жару в 85 градусов (по
шкале Цельсия +30 градусов).
 Реалии-меры, обладающие ярким историческим и национальным колоритом,
рассматриваются как обычные экзотизмы, т. е. как носители колорита, и
передаются с помощью транскрипции (верста – Werste).
Особо следует отметить особенности передачи лексики, связанной с
обозначением времени. Международная шкала времени имеет одинаковое
членение в русском и немецком языках, и в принципе ее единицы передаются с
помощью однозначных соответствий:
Minute – минута (60 секунд), Stunde – час (60 минут). Tag – сутки (24 часа),
Woche – неделя (7 дней), Monat – месяц (4 недели).
Но в немецком тексте (устном и письменном) мы чаще встретим
обозначение: 48 Stunden – чем 2 Tage, 14 Tage – чем 2 Wochen, чаще 12 Wochen,
чем 3 Monate. В немецком тексте, таким образом, прослеживается традиция более
дробного членения в обозначении времени, поэтому, если нет особых
запрещающих причин, переводчик передает в переводе с немецкого, встречая
обозначение времени, кратное 2, 3, 4 – с помощью более крупной единицы:
24 Monate – 2 года; 16 Wochen – 4 месяца; 21 Tag – 3 недели, и наоборот, в
переводе на немецкий может использовать, особенно в деловом тексте, более
мелкое членение: в течение двух недель – im Laufe von 14 Tagen.
Реалии-деньги в переводе часто оказываются антиподами реалий-мер. Если
меры, как правило, передаются с учетом их смыслового содержания, то реалии-
деньги транскрибируются практически всегда, поскольку являются ярким
символом экзотики страны (лира, динар, доллар и т. п.). Тем не менее
соотнесенность их с одной определенной страной часто оказывается мнимой и
связана с традиционной устойчивой известностью лишь некоторых стран, где в
ходу данная денежная единица. Например, рупия для нас прежде всего связана с
Индией, но используется она не только в Индии, но также в Непале, Пакистане,
Бирме, Индонезии. Франк используется как национальная денежная единица в
30 странах, доллар – в 31 стране. Итак, есть истинные реалии-деньги, которые
однозначны ив ходу только в одной стране (лев, драхма, аустраль, шекель, рубль),
и многозначные, которые при переводе требуют уточнения (например:
швейцарский франк, гонконгский доллар, ирландский фунт). Переводчику для
эквивалентной передачи текста необходимо также знать, что многозначные
реалии-деньги имеют в каждой стране свой курс, и, кроме того, неодинаковым
бывает деление на разменную монету (египетский фунт = 100 пиастрам,
английский фунт стерлингов = 100 пенсам, турецкая лира = 100 пэнни).
Отличаются и названия разменной монеты, использующиеся по отношению к
разным реалиям-деньгам. Например, цент – это одна сотая доллара, рупии,
гульдена, ранда.
 Названия денежных единиц в высшей степени подвержены временным
изменениям; старые, вышедшие из употребления названия иногда приобретают
другое, переносное, как правило, обобщенное значение. Французская денежная
единица су вышла из употребления, но применяется в значении «мелкая монета».
То же можно сказать о судьбе русского слова «грош» и немецкого слова
«Groschen».
Такие денежные реалии-историзмы теряют часть коннотативного значения,
приближаясь к оценочным словам: «грошовая опера», но «копеечные расходы».
Второй пример показывает, что обобщенное значение может развиться и у
«живой» денежной реалии. Если слово, обозначающее денежную реалию,
употреблено в обобщенном значении, перевод осуществляется не с помощью
транскрипции, а с помощью функционального аналога: «копеечные расходы»
–«nichtige Summe».
Особую проблему представляет перевод реалий-денег с ярко выраженной
грубо-просторечной или жаргонной окраской: целковый, два с полтиной, рваный,
капуста, красненькая и т. п. Главное при их передаче – сохранение
принадлежности к тому же стилю, т. е. функциональный принцип, – хорошо что
синонимика названий денег в сниженных слоях языка чрезвычайно развита. Часто
удается найти такое соответствие и среди сниженных синонимов названий
конкретной купюры: стольник (купюра в сто рублей или сто тысяч рублей) = der
Hundi (купюра в сто марок).
7.3. Имена собственные
Имена собственные – это группа лексики, обладающей однозначной
соотнесенностью с явлениями действительности. Следовательно, они способны
представлять объект не только как лингвоэтническую реалию, но и – в первую
очередь – как особое, исключительное, не обобщаемое явление в мире. Поэтому
имена собственные передаются с помощью однозначных, закрепленных в языке
соответствий иди с помощью транскрипции. Реже используется перевод,
учитывающий семантику корневой морфемы. В любом случае имена собственные
выделяются в письменном тексте и в русском, и в любом европейском языке
заглавными буквами.
Личные и географические имена, не закрепленные традицией передачи,
передаются согласно современным правилам переводческой транскрипции.
Для имен собственных характерно некоторое изменение в оформлении
фонематического состава, отражающее объективные процессы усвоения имени в
системе языка перевода. В некоторых именах запечатлелся старый способ
передачи через латинскую транскрипцию или иные отклонения от
фонематического облика. Итак, если внутренняя форма имени не обыгрывается,
личные и географические имена передаются по новым или старым правилам
транскрипции или традиционно. Традиционные соответствия зафиксированы в
словарях (Moskau – Москва). Особый слой традиционных соответствий
представляют собой библейские имена. Уменьшительные имена также
передаются в основном с помощью транскрипции: Gretchen – Гретхен; Коля –
Kolja. Известна, однако, более старая традиция замены немецких
уменьщительных суффиксов -chen, -lein на русские: Hanschen – Гансик.
Прозвища людей – исторические, уже не зависимые от контекста, и прозвища
героев в художественном тексте, служащие для характеристики персонажа,
передаются с сохранением семантики корневой морфемы: Карл Лысый, Филипп
Красивый, Карл Великий (но: Карл Мартелл = лат. молот); Пеппи Длинныйчулок.
Псевдонимы передаются транскрипцией, кроме тех случаев, когда являются
«говорящими».
Клички животных (зоонимы) переводятся, если их внутренняя форма
достаточно ясна: Tiger – Тигр (кличка собаки). В остальных случаях они
транскрибируются: Mietzi – Митци (кличка кощки), Kiki – Кики (кличка собаки);
и также с русского: Мурка – Murka, Дружок – Druzhok. Международные клички
транскрибируются с ориентиром на исходный язык: Рекс, Джек.
Особую проблему составляет перевод имен персонажей-животных в
народной сказке, снабженных устойчивыми эпитетами в форме приложения.
Проблема эта актуальна прежде всего для перевода русских народных сказок на
иностранные языки, поскольку имена животных такого состава распространены
шире всего именно в русской традиции. Для некоторых из этих имен существуют
столь же устойчивые аналоги: Коза-дереза = англ. Nanny Goat. Но в большинстве
случаев переводчикам приходится создавать новые имена по существующим в
языке словообразовательным моделям, принятым в фольклорных текстах на
данном языке. Так, в английском переводчику приходится либо выстраивать
причастный оборот: Курочка Ряба = the Speckled Hen, либо использовать
традиционный для английского фольклора эпитет-приложение в форме мн. ч.
существительного: Hare the Long Legs. Аналогичные модели существуют и в
немецком фольклоре: Муха-Цокотуха = die Fliege Brummerin, комар-пискун = die
Mucke Summserin, серый волк = der Wolf Grauherr.
В переводе географических имен абсолютных правил нет, но намечаются
отчетливые тенденции. Большинство имен транскрибируется, какой бы
«говорящей» ни была внутренняя форма: гора Юнгфрау (букв.: Дева), гора
Вильдшпитце (букв.: Дикая Вершина). Однако для перевода названий морей, озер
и крупных заливов более характерна традиционная передача с переводом
отдельных компонентов: Ладожское озеро – Ladogasee, Nordsee – Северное море и
т. п.
 Микротопонимы – названия улиц, площадей и т. п., как правило,
транскрибируются: Postgasse – Ностгассе, Unter-den-Linden – Унтерденлинден
(названия улиц). Но известны и традиционные переводные соответствия: Wiener
Wald – Венский лес (парк). Champs Elysees – Елисейские поля (бульвар в
Париже).
Названия учреждений и организаций, как правило, транскрибируются, так же
как названия магазинов, гостиниц, торговых фирм: Volkswagen – «фольксваген»,
«Theresianum» – «Терезианум» (гостиница). Однако названия организаций,
которым важна не только реклама, международная идентификация их имени, а и
популяризация смысла их деятельности, переводятся: «Arbeiter-Samariter-bund» –
«Союз рабочих-самаритян», «Amnisty International)) – «Международная
амнистия». Аналогично названиям фирм с помощью транскрипции передаются
фирменные названия товаров: «Нивея», «Оптима», «Сникерс». Названия
ресторанов и других заведений, построенные на каком-либо образе или
ситуативно-культурной ассоциации, чаще всего переводятся: нем. ресторан «Die
goldene Gans» – «Золотой гусь», петербургский ресторан «Матросская тишина»
(ассоциация с известной московской тюрьмой и одновременно – указание на то,
что Петербург – портовый город) «Matrosenstille».
Названия судов и космических кораблей транскрибируются; на первый план
выступает не образ, положенный в основу наименования (англ. discovery –
«открытие»), а экзотический колорит имени, указывающий прежде всего на
приоритет данного народа или страны на море или в космосе: «Voyager» –
«Вояджер», «Мир» – «Mir» (исключение на сегодня составляет перевод на
русский язык названия американского космического корабля «Ароllо» –
«Аполлон», где победило широко известное русское оформление имени
греческого бога: Аполлон).
Транскрибируются также названия газет, журналов, которые
воспринимаются, наподобие экзотизмов, как яркий символ национальной
специфики данной страны: «Файнэншл Тайме», «Моргенбладет», «Шпигель»,
«Штерн», «Pravda», «Chas pik». Хотя все эти названия обладают четким
понятийным содержанием, функция референции страны при их переводе
оказывается важнее. Переводятся, как правило, названия научных журналов:
«Сердечно-сосудистая хирургия» – «Herzgefasschirurgie».
Признак экзотичности доминирует и при переводе названий спортивных
команд. Так, названия футбольных команд в большинстве случаев
транскрибируются: «Айнтрахт» (нем. «единство»), «Рома» (итал. «Рим»),
«Депортиво» (исп. «спортивный»).
Особый случай представляют прилагательные, образованные от
географических имен. Изначально они представляют собой слова с
транскрибированной корневой морфемой: Тироль – тирольская шапочка. По
затем исходное имя собственное может измениться или исчезнуть из
употребления, а прилагательное сохраняет ту же корневую морфему, поскольку
обозначает устойчивый признак или качество, потерявшие локальную привязку:
Персия (Иран) – персидский ковер, Карлсбад (Карловы Вары) – карлсбадская соль
и т. п. Прилагательные такого рода, как правило, интернациональны и
переводятся с помощью эквивалентных соответствий. Однако иногда у этих
прилагательных развивается оценочная функция, что естественно, поскольку
представление об уникальности предмета часто связывается с представлением о
его высоком качестве; тогда при переводе в качестве соответствия может
выступать прилагательное ПЯ, наделенное в этом языке положительной
оценочной коннотацией: Damaskus steel = булатная сталь.
В художественном и публицистическом тексте мы встречаемся с
«говорящими» именами. В широком смысле слова к ним относятся и аллюзивные
имена, которые у носителей языка ассоциируются с определенным словом,
сюжетом, персонажем. Некоторые из них – Иуда, Дон Кихот, Дон Жуан –
превратились в нарицательные (напр., донжуаны), другие сохранили оформление
собственных имен, но используются как символы-перифразы тех или иных
качеств: Отелло (ревность). Крез (богатство), Кассандра (пророчица) и т. и. Если
это имена международно известные, они транскрибируются с учетом традиции
ПЯ. Если же они широко известны только одному народу (Плюшкин, Обломов),
тогда это типичные лингвоэтнические реалии и транскрипция должна
сопровождаться комментарием.
«Говорящие имена» в узком смысле слова – это имена с живой внутренней
формой. Исходно живая семантика присуща любому личному имени, но в
процессе функционирования и вхождения в систему языка она постепенно
бледнеет, хотя и не всегда полностью (ср.: Светлана, Владимир). Переводческую
проблему, однако, представляют не эти имена, а вымышленные, внутренняя
форма которых используется автором для реализации коммуникативного задания
через эстетическое воздействие.
Такие имена часто встречаются в художественном тексте как средство
создания иронической или игровой атмосферы. Именно такую роль они играют у
Хармса: Мышин, Комаров, Аугенапфель; в ранних рассказах Чехова: учитель
русского языка Пивомедов, инспектор Ахахов. С характеристикой героя такие
имена не связаны или мало связаны, и при переводе важно сохранение их игровой
функции в тексте, а не собственно семантики. Другая функция «говорящего»
имени в тексте – использование его для емкой характеристики персонажа. В таких
случаях имя «говорит» читателю об основной, ведущей, устойчивой черте героя.
Семантика, отражающая характеристику, в этом случае обязательно передается:
Professor Unrat – учитель Гнус (персонаж романа Г. Манна). Однако личное имя
имеет также словообразовательные особенности, обладающие национальной
специфичностью. Поэтому второй задачей переводчика является передача
национальных особенностей оформления имени. Классические примеры из
перевода романа Ф. Купера «Моникины» (пер. Горфинкель и Хвостенко)
показывают, как может в переводе сочетаться сохранение семантики корня и
национально специфичной словообразовательной модели: Lord Chatterino – лорд
Балаболо (итал. модель), John Jaw (букв.: челюсть) – Джон Брех (англ. модель).
Более поздний пример – из перевода сказки Б. Келлермана: Prinz Hаu-um-dich –
принц Рубай.
Уникальный опыт воссоздания национальной специфичности «говорящих»
имен описал В.С. Виноградов, анализируя перевод «Гаргантюа и Пантагрюэля»
Рабле, выполненный П. Любимовым. Здесь и конверсионные антропонимы
(Фанфарон, Филе, Грабежи), и смоделированные смысловые антропонимы
(Салатье, Пустомелиус, Обжор), в том числе многоосновные имена (Дерьможуй,
Пейдаври, Толстопопия).
Однако и в художественном тексте иногда оказывается важнее сохранить
экзотическую «непрозрачность» внутренней формы, даже если имя «говорящее».
Так, М.Л. Лозинский отказался при передаче имени Kola Breugnon (букв.: персик)
от сохранения семантики внутренней формы и предпочел транскрипцию:
Кола Брюньон (герой одноименного романа Р. Роллана). По другому пути пошел
В. Набоков, переведя это имя как Пиколка Персик, таким образом русифицировал
его. Оживление внутренней формы имени собственного применяется в
современной рекламе:
А. «Ег hat was von Einhorn» (реклама модной фирмы «Einhorn»,
специализирующейся на мужской одежде). – Возможны два прочтения фразы: I –
«В нем есть что-то от единорога», II – «У него есть что-то от Айнхорна» (имеется
в виду фирменная одежда, надетая на манекенщика с мужественной внешностью).
Здесь оживляется внутренняя форма названия фирмы. При попытке перевода в
конфликт вступают две функционально значимые доминанты текста подлинника:
название фирмы вместе с его звучанием входит в инвариант и в переводе должно
быть передано транскрипцией; семантика названия фирмы обыграна и
многозначность должна быть в переводе отражена. По-видимому, для сохранения
обеих функциональных доминант необходима трансформация, связанная с
добавлением в текст.
7.4. Междометия и звукоподражания
Междометия и звукоподражания – особый тип языковых знаков, исходно
базирующихся на прямом отражении звуков окружающего мира (в первом случае
– любого окружающего мира, во втором – звуков, производимых только
человеком). Эти языковые знаки отражают звуки с помощью фонематических
средств языка и связаны со слуховым восприятием человека.
1. Звукоподражания. Передача звуков подчиняется разным языковым
традициям и зависит от разных языковых возможностей. Сравним самые
распространенные звуки.
Язык: Крик петуха: Лай собаки:
англ. кок-а-дудль-ду уау-уау
нем. кикирики вау-вау
швед. кукэликю вув-вув
эстон. кукулээгу аухх
япон. кокэкокко ван-ван
Звукообраз имеет много общего, но отмечаются и существенные различия в
составе фонем.
В устном переводе проблема передачи звукоподражаний возникает редко. В
письменных же текстах, преимущественно художественных и публицистических,
мы встречаем оба основных вида звукоподражаний: а) лексикализованные
известные всем носителям языка; б) индивидуальные – переданные так, как их
слышит автор.
Лексикализованные звукоподражания имеют устойчивые эквиваленты,
иногда весьма далекие по звучанию, и именно с их помощью передаются.
Нелексикализованные, индивидуальные звукоподражания, которые часто
встречаются в научных текстах и природе, передаются с помощью транскрипции.
Так, транскрипцией передается крик совы: «Лии-у-уил!» в переводе романа
К. Рехайс «Сага о волках». Сеттон-Томпсон характеризует поведение собаки,
обозначая индивидуальными звукоподражаниями разные оттенки ее лая: «яп-яп»
– сердитый лай; «йип-йип» – веселый лай при виде тетерева; «яу-яу-яу» –
протяжный веселый лай при погоне за оленями; «рряп-яп» – ненависть к
дикобразу; здесь перед нами также транскрипционные варианты перевода.
Лишь в редких случаях, когда мы сталкиваемся с труднопроизносимыми или
двусмысленными звукоподражаниями, переводчику приходится отыскивать
функциональный аналог (Krscht! – Кр!).
2. Междометия. Междометия – это не подражательные, а спонтанные
членораздельные звукосочетания, и употребляются они для непосредственного
выражения чувств и волевых побуждений. При этом различаются собственно
междометия (О! Ах!) и слова полнозначные, но утратившие свое лексическое
значение и служащие для выражения эмоций. Эти вторые, производные
(вторичные) междометия не полностью утрачивают свою семантику что
позволяет при переводе искать семантический аналог в ПЯ: Mein Gott! – Боже
мой!
 Гораздо больше проблем порождает передача первичных междометий. Здесь
также различают лексикализованные междометия, представляющие собой
авторские неологизмы.
Среди лексикализованных мы используем: 1) эмоциональные междометия:
рус. – ой! нем. – ау! исп. – ау-ау-ау! фр. – ай-ай! 2) вокативные и императивные:
рус. – цып-цып! нем. put-put! рус. – но! нем. – hu! и т. п. Такие междометия
передаются с помощью эквивалентных соответствий. Но выбор эквивалента
осложняется омонимией междометий, которая встречается прежде всего среди
эмоциональных междометий:
Нем. Рус.
ach! О! ах! о! ода! ах! ох! ой! эх! о! увы!

Даже из этих примеров очевидно, что диапазон омонимии очень велик и

необходимо привлечение контекста.
Транскрибирование междометий применяется в следующих случаях:
1. Если междометие – индивидуальное.
2. Если эквивалент в языке перевода имеется, но переводчику важнее
передать национальный колорит, и он копирует фонематическую форму: «Ауага!
– закричал Канаагутух. Так всегда люди кричат в сильном перепуге» (алеутская
сказка). Переводчик проигнорировал эквивалент «ой!» и предпочел дать
экзотическое слово и комментарий к нему.
3. Если переводчику важнее сохранить ритмическое подобие об лика
междометия (стихотворный перевод): Hopla! – Эгей! (два слова с ударением на
втором слоге, баллада Бюргера «Ленора» в переводе Жуковского).
7.5. Фразеологические единицы
Для перевода фразеологизмов важна степень их семантической спаянности и
их функция в тексте. Эти два релевантных признака оказываются тесно
связанными между собой.
По степени семантической спаянности, согласно классификации
В.В. Виноградова, мы можем разграничить: 1) фразеологические сращения
(идиомы); 2) фразеологические единства; 3) фразеологические сочетания. Первые
– идиомы – маркируют устную речь, просторечие и являются средством
образного контактного обобщения. Не случайно они используются: в устной
разговорной речи с оттенком просторечия, в официальной устной речи, для
имитации первого и второго типа речи в художественном тексте. Поэтому,
несмотря на то что с точки зрения понятийного содержания идиомам могут
соответствовать слова в прямом значении (Du heiliger Bimbam! – Вот так чудо!),
эквивалентом будет лишь идиома или фразеологическое единство ПЯ. Если это не
удается, переводчику приходится пользоваться приемом позиционной
компенсации, т. е. употребить идиому в другом месте текста перевода, так как
само наличие идиомы – инвариантный системный признак данного текста.
Отметим, что первым шагом при переводе фразеологизмов является их
идентификация, т. е. выявление семантического единства на фоне текста. Иначе
возникает опасность их восприятия как череды слов с самостоятельной
семантикой, что приводит к переводческим ошибкам. Вот герой австрийского
дублированного фильма говорит героине (перевод на русский язык): «А у тебя
лицо кислое, будто неделю идет дождь». Образное сравнение лица с плохой
погодой выглядит как индивидуально-авторское изобретение говорящей). На
самом деле это пословный перевод известного немецкого фразеологизма: «Du
machstja ein Gesicht, wie vierzehn Tage Regenwetter (буквально: «У тебя лицо,
похожее на две недели дождливой погоды»). Для такого фразеологизма в русском
языке есть целый ряд аналогов с другим образным планом, но с той же
семантикой, например: «словно лимон проглотил», «мрачнее тучи» и др.
Фразеологические единства – устойчивые метафорические сочетания –
имеют более широкий диапазон употребления, так как оттенком грубой
просторечное, как правило, не обладают. Это прежде всего пословицы и
поговорки, которые встречаются в разговорной устной речи, в официальной
устной речи, во многих текстах средств массовой информации – газетных и
журнальных статьях, рекламе и т. п. Иногда в тексте обыгрывается, оживляется
какой-либо компонент такого фразеологизма, но, как правило, достаточно
подыскать соответствие, основанное на другом образе, но совпадающее по общей
семантике:
Where there's а will, there's а way. – Где хотенье, там и уменье. Want twopence
in the shiUing. – Винтика в голове не хватает. Es 1st alles in Butter. – Все идет как
по маслу. Erst die Last, dann die Rast. – Кончил дело – гуляй смело. Eile mit Welle.
– Поспешишь – людей насмешишь.
Однако не всякая пословица имеет аналог в другом языке, и тогда
переводчику приходится создавать ее самому. Фразеологические единства, в
отличие от идиом, поддаются переводу с помощью системного моделирования.
Для этого определяются функциональные доминанты этих языковых
Образований. Это их национальная специфичность, выраженная в формальных
признаках, афористичность предметного содержания, формальные особенности,
обладающие эстетической информативностью: ритм, рифма, размер, аллитерация.
Построив по этим признакам пословицу, можно избежать приема компенсации,
который так или иначе перераспределяет элементы содержания текста. Приведем
несколько примеров из переводческого опытам. Л. Лозинского (перевод
«Кола Брюньон» Ромена Роллана):
A. Que femme il у а, silence п'у а. – Завел жену – забудь тишину.
 Б. Chercher I'amour dans un epons est aussi fou que puiser I'eau dans un criblen. –
Искать любви в муже – что черпать воду в луже.
B. Lesjeux des princes plaisent a ceux-la qui les font. – Князьям потеха, a нам не
до смеха.
Фразеологические сочетания – самая обширная группа фразеологизмов, и
они употребляются фактически во всех типах текстов. Национальной
специфичностью они не обладают, имеют, как правило, нейтральную окраску,
образность, лежащая в их основе, стерта, и проблема их передачи – только в
поиске соответствия, обладающего теми же стилистическими характеристиками:
strain every nerve – приложить все усилия;
lose time – терять время;
Gefahr laufen – рисковать;
mit Macht zu Felde ziehen – решительно выступить.
Некоторые из них имеют просторечную окраску, и тогда эта функциональная
доминанта ограничивает выбор переводчика; сам факт фразеологической
спаянности (а он заключается только в ослаблении или изменении семантики
одного из компонентов сочетания) отступает на второй план, и поэтому
фразеологические сочетания часто заменяются на слова в прямом значении, но с
соответствующей окраской:
What is in the wind? (разг.). – Что новенького? (разг.)
Страх берет! (разг.). – Was liir Angst spiire ich! (разг.).
7.6. Виды отклонений от литературной нормы и их передача
Передача любых отклонений от литературной нормы ИЯ является
проблемой. Представляется обоснованным различать среди этих отклонений:
I. Коллективные, языковые.
1. Просторечие.
2 Диалекты.
3. Жаргоны.
4. Арго.
5. Сленг.
6. Табуированная лексика.
7. Профессиональные языки.
8. Архаизмы.
II. Индивидуальные, речевые (намеренное и ненамеренное искажение
нормы).
1. Вольности устной речи.
2. Словотворчество.
3. Детский язык.
4. Ломаная речь (иностранца).
 5. Дефекты речи (косноязычие, шепелявость, сюсюканье, гнусавость,
картавость, пришепетывание, заикание и т. п.).
6. Ошибки в произношении и написании (у природного носителя языка).
В устном переводе все эти отклонения игнорируются, потому что задача
устного переводчика заключается прежде всего в передаче когнитивной
информации, и все отклонения при переводе он приводит к норме. Он может
передать лишь легкую окраску просторечности в речи оратора (лексика,
фразеологизмы) и отдельные клишированные компоненты высокого стиля (в
официальной речи, траурной речи).
В письменном же переводе задачи переводчика осложняются, прежде всего,
при переводе художественного и – во вторую очередь – публицистического
текста.
Отклонения группы I можно встретить в тексте в одной из трех основных
функций:
1) Как основное языковое средство текста – в качестве авторской речи и
прямой речи персонажей – например, сленг в романе Дж. Сэлинджера «Над
пропастью во ржи», баварский диалект в произведениях Л. Тома, нижненемецкий
– в прозе и стихах Фрица Ройтера.
2) В качестве речевой характеристики отдельных персонажей.
3) Как отдельные вкрапления для колорита.
На протяжении долгой истории переводческой практики эти отклонения не
передавались. Затем стали передаваться те, которые имеют системные
соответствия в лексическом и грамматическом фонде языка перевода
(просторечие, жаргоны, арго, сленг, профессиональные языки).
Исключения до середины XX в. составляли диалекты и табуированная
лексика. Собственно говоря, вопрос об их передаче до сих пор считается
дискуссионным.
Диалекты. Системы диалектальных различий в разных языках
несовместимы. Например, диалекты русского языка и диалекты немецкого языка
имеют разный статус в общенациональном языке и разный набор признаков.
Кроме того, они обладают ярко выраженной однозначной территориальной
соотнесенностью (баварский диалект маркирует только Баварию и не может быть
передан с помощью псковского диалекта). А.В. Федоров предложил передавать
их по функциональному признаку. И действительно, одна из их функций в тексте
совпадает: любой диалект привносит в текст оттенок простонародности,
провинциальности и поэтому может быть передан с помощью отклонения от
нормы другого типа, которое обладает в тексте похожей функцией – с помощью
просторечия. В основе этой функциональной лексической замены лежит
стремление сохранить основную функциональную характеристику текста – факт
ненормативности текста. Так может передаваться, скажем, текст фельетона на
баварском диалекте в южнонемецких газетах.
Однако в тех случаях, когда автор, порождая текст, пользуется диалектом как
основным средством изложения, не используя контраст с нормой, и фактически
пытается утвердить диалект в статусе письменной литературной нормы (как
Фриц Ройтер, писатель второй половины XIX в., писавший на нижненемецком
диалекте), – компенсация с помощью просторечия, очевидно, не подходит, и текст
может быть переведен с использованием русской литературной нормы.
Табуированная лексика является феноменом русской устной культуры, не
имеющим системных аналогов в немецком языке. Фактически, это особая группа
экзотизмов формы. Ее табуированность в современном русском языке отчасти
снята, и табуированная лексика начала входить в русский письменный
художественный текст. Раньше она эвфемистически передавалась с помощью
отточий – обозначением пропуска в языковом коде. Теперь, когда она
используется (в основном для характеристики персонажа), встала проблема ее
передачи на немецкий язык. По-видимому, здесь возможна лишь частичная
компенсация с помощью грубых слов (ругательств), может быть, увеличение их
количества. Однако статус табуированности лексики подлинника может быть
обозначен только в комментариях.
Архаизмы. Их выделяют иногда особо как исторические реалии. Архаизмы
действительно не могут рассматриваться как оппозиция нормы в синхронном
срезе языка. Они стоят вне нормы, поскольку относятся к более ранним стадиям
развития языка. В текстах встречаются архаизмы двух основных типов –
использованные как специализированное, функциональное средство в тексте и
использованные в тексте неосознанно – если архаичен сам текст. Переводческие
проблемы возникают и в первом, и во втором случае.
Первый тип – архаизация, когда в текст намеренно вводятся историзмы –
слова, уже вышедшие из употребления вместе с исчезновением предметов,
обозначаемых ими. Архаизация включает и окраску авторской речи, и речи
персонажей, как это делается в романах А.К. Толстого «Князь Серебряный»,
посвященном опричнине. Функциональные соответствия для этих языковых
особенностей представляют собой также архаизмы. Отметим, однако, что
архаизация – это не полное уподобление языка героев и автора языку того,
давнего времени, это лишь стилизация, т. е. пунктирное подчеркивание
исторической дистанции. Основным же фоном все-таки является норма языка
того времени, когда создавался текст. Когда переводчик воссоздает архаизацию,
ему, в первую очередь, поэтому приходится не наполнять перевод архаизмами, а
следить, чтобы в тексте перевода не оказалось модернизмов, т. е. слишком
современных слов.
 Точно так же поступает переводчик, работая над архаичным текстом. Правда,
далее ему приходится решать дискуссионный вопрос: если текст, созданный
несколько веков назад, был современным для читателя того времени, стоит ли его
архаизировать. Может быть, правильно будет, наоборот, приблизить его к
современному читателю? Ведь у автора текста не было намерения делать его
старинным. Однако, как правило, переводчики и в этом случае склоняются к
воспроизведению черт исторической дистанции, поскольку содержатель ные
компоненты текста и его форма находятся в единстве, и, осовременив форму, мы
не воссоздадим функцию текста как целое. Однако размеры дистанции
переводчики обычно сокращают, так как читатель может быть не знаком со
слишком архаичными чертами своего родного языка и чуждая форма станет
препятствием для восприятия текста. Поэтому А. Морозов, переводя роман
XVII в. «Симплициссимус» Гриммельсхаузена, наполнил текст перевода
архаизмами XVII в. При передаче комплекса языковых явлений, создающего
исторический колорит текста, переводчик пользуется целым арсеналом средств:
транскрипцией, если историзм экзотичен, заимствованиями из других языков,
если они отразят колорит времени (например, из латыни или французского),
семантическими неологизмами (если в другом языке даже на исторической
дистанции лексического соответствия нет).
Индивидуальные отклонения от нормы.
Их передача в устном переводе неактуальна. В письменном же тексте они
встречаются, пожалуй, только в художественных текстах как одно из средств
создания художественных образов. Передача их требует от переводчика
предварительного анализа типа искажения и соответствующих ресурсов его
передачи в родном языке. Отметим, что речевые искажения создают комический
эффект, и существуют даже авторы, в индивидуальный стиль которых входят
каламбуры, построенные на речевых искажениях. Такова одна из доминант стиля
Лескова: спина – «спиноза» (замена по фонетическому сходству); «вьюноша»,
«шкилет» (искаженная фонетическая форма), также: «Аболон Полведерский»,
«мыльно-пильные заводы» и т. п.
Выявление типа искажения подсказывает переводческое решение. Передать
неправильность детской речи «много деревов» можно по принципу воссоздания
неправильности формы множественного числа; дефект речи – шепелявость
героини, которая говорит «щшастье» вместо «счастье», – нельзя передать,
используя слово той же семантики: «Gliick», даже если мы его исказим: «Glick»;
функционально значимым в данном случае является факт шепелявости, поэтому в
переводе необходима лексическая замена на слово, содержащее шипящий или
хотя бы шумный согласный: «Verhntigen».
 При передаче ломаной речи иностранца искажения обычно касаются
расхождений в грамматическом строе языков, и именно они маркируют его речь.
Известный образ немца Карла Ивановича из «Детства» Л.Н. Толстого
иллюстрирует некоторые из них: «Я был исшаслив ишо во чрева моей маттри»
(фонетическое искажение; падеж). «Когда она видела меня, она сказала». «Я
надел сапоги и панталон, надевал подтяжки и ходил по комнате» (вид глагола;
число существительного). Собственно говоря, проблемы передачи ломаной речи
как художественного средства решает здесь писатель.
Словотворчество. Оно характерно для индивидуального стиля писателя. Мы
можем встретить в таком тексте окказионализмы, построенные по известной
словообразовательной модели, разрушение морфемного состава слова и т. п.
Словотворчество – сложнейшая проблема для переводчика. Не случайно стихи
К. Моргенштерна, который предлагал самые разные языковые новации, до сих
нор почти не переводились. Вот один из них:
Graselett
Der Fliigelflagel gausfert
durchs Wirawarawolz,
die rote Fingur plaustert
und grausig gutzt der Golz.
Единственный возможный путь воспроизведения функциональной
доминанты текста – сохранение самого факта языковых новаций, построенных на
сохранении привычных словоформ и словообразовательных моделей, но с
абсурдной семантикой морфем.
Вот один из примеров:
Immer, wenn der Uluk gonzt. –Когда кыч хрякнет (пер. И. Городинского).
(Название рассказа, где словотворчество построено по тому же принципу,
именно этот принцип переводчик передает.)
7.7. Фигуры стиля и ресурсы их передачи
Фигуры стиля – словесные комплексы, имеющие определенный логический и
синтаксический алгоритм построения, – обычно рассматривают среди средств
стиля художественной речи. Такое ограничение неправомерно. Фигуры стиля,
позволяющие не прямо, а образно указать на явление действительности,
используя различные ресурсы языкового кода, – дополнительное мощное
средство передачи компонентов содержания. Они – явление универсальное,
живой элемент языкового творчества человека, и особенно заметны в
художественном тексте потому, что имеют в нем индивидуализированный
характер.
Вот почему очень важно оценить диапазон использования фигур стиля и
исследовать те ресурсы их передачи, которые существуют в каждой паре языков.
Мы выделяем их рассмотрение в особый раздел, так как это явления
комплексные, в них участвуют языковые средства различных уровней.
Фигуры стиля, основанные на повторе. Они охватывают все языковые
уровни. В разных текстах встречаются: фонемный повтор (аллитерация, ассонанс,
рифма, морфемный повтор, лексический повтор, синтаксический повтор (или
синтаксический параллелизм), текстовый повтор (тавтологический или
вариативный повтор фрагмента текста), алгоритмический комплексный повтор
(так называемый ритм прозы). Все они прямо или косвенно выполняют функцию
актуализации когнитивной и эмоциональной информации в тексте (повтор слова
заставляет его лучше запечатлеть в памяти; аллитерация и рифма связывают
воедино разные слова, а значит – создают ассоциативную связь их значений;
синтаксический параллелизм включает комплексы слов в одинаковые логические
связи), но одновременно эти фигуры стиля удовлетворяют потребность человека в
ритмических созвучиях, сочетаниях, другими словами, их культивирование в
тексте явно несет и эстетическую информацию. Использование ритмической
стороны текста известно с древности и всегда осознавалось как эстетическая
ценность (считалась особым искусством в античности, у древних германцев и
т. п.).
Задача переводчика заключается, во-первых, в определении места повтора в
иерархии функциональных доминант; во-вторых, в поиске средств их передачи в
языке перевода. Решающее значение здесь всегда имеет тип текста. Так, в
художественном тексте, где повторы – важное средство передачи эстетической
информации, они входят в инвариант и по возможности передаются на всех
уровнях; в научном же тексте тематический лексический повтор может быть
ликвидирован в связи с функциональной доминантой компрессивности такого
текста. При этом, в случае если повтор в художественном тексте – системный
компонент всего текста (например, речь идет о ритмизованной прозе
Георга Тракля), они передаются регулярно, частотно, вне зависимости от
позиции. Однако и здесь отмечаются для пары языков немецкий / русский
неравнообъемные корреляции: в немецких текстах анафорический фонемный
повтор (начальная аллитерация) встречается гораздо чаще. Это объясняется
давней традицией его применения во всех германских языках, что связано с
особенностями германской акцентуации (фиксированное ударение на первом
корневом слоге повлекло за собой его выделенность в слове, и именно этот слог
стал сопровождаться фонемным повтором: Аller Anfang ist schwer. Frank und frei).
Способность фонемного повтора связывать разные по значению слова И его
эстетическая привлекательность – причины расширения диапазона его
использования в немецких текстах. В настоящее время он широко используется: в
заголовках, рекламных девизах, рекламе, объявлениях, публицистике,
прозаических и стихотворных художественных текстах на немецком языке.
Однако для русской культуры текста он гораздо менее типичен (хотя вполне
возможен и встречается, правда, в основном как начальный морфемный комплекс:
«похаживает да поглядывает», «стерпится – слюбится»), и поэтому, учитывая его
меньшую эстетическую значимость для русского читателя, переводчик вправе
отказываться от его передачи. Решение в пользу необходимости передачи
фонемного повтора однозначно принимается лишь тогда, когда он, как компонент
внутриязыкового содержания, входит в инвариант перевода: например, при
переводе текста, написанного древнегерманским аллитерационным стихом:
Склейся кость с костью, слейся кровь с кровью. К суставу сустав, как
лепленный, пристань! (2-е Мерзебургское заклинание, IX в., пер. с др.-в.-нем.
Б. Лрхо) – воспроизведение начального фонемного повтора «с».
Помимо самого повтора как фигуры стиля, состоящей из нескольких
компонентов, в художественном и публицистическом тексте может встретиться
использование контраста ритмизованных фрагментов текста и неритмизованного
фона. Этот прием, позволяющий подчеркнуть сам факт повтора, с древности
используется в устной и письменной ораторской речи. Сложности для
переводчика его передача не представляет. Ритмический фрагмент, так
называемый ораторский период, строится на основе параллелизма однородных
придаточных или однородных членов предложения с опорой на лексический
повтор, и для переводчика главное – определить при анализе функциональных
доминант принцип его построения.
Задача переводчика осложняется, если помимо синтаксического и
лексического повтора ему необходимо воспроизвести фонемный повтор.
Сохранение когнитивного содержания редко играет второстепенную роль, т. е. в
тексте обязательно должен сохраняться основной комплекс значений слов, в том
числе слов, соединенных фонемным повтором), поэтому сохраняют обычно сам
факт повтора и его качественный тип (например, частотные повторы сонорных в
поэзии романтизма – немецкой и русской; аллитерацию «р» при переводе поэзии
Пастернака на немецкий язык и т. п.)·
В целом же передача совмещения ритма и фонемного повтора, в том числе
рифмы, и в стихах и в прозе вполне возможна, но реалы на, в основном если она
оказывается системной функциональной доминантой текста, – потому что тогда
переводчик имеет право на позиционную компенсацию. Многочисленные
примеры такого рода мы находим в переводе М.Л. Лозинским романа
«Кола Брюньон» Р. Роллана с французского языка на русский, где конечная
рифма в прозе окрашивает весь текст:
«Кола Брюньон, старый воробей, бургундских кровей, обширный духом и
брюхом». «За столом их будить не нужно, все работают дружно, и любо смотреть,
когда мы все шесть, вся дюжина челюстей, садимся есть, отправляем куски за обе
щеки и спускаем вино на самое дно».
Фигуры стиля, основанные на метафорическом принципе. Имеются в виду
сравнения, метафоры, эпитеты, в том числе с использованием количественного
сдвига – гиперболы и литоты. Сама их передача сложности не представляет – во
всяком случае, и сами эти фигуры, и средства для их передачи есть и в русском, и
в английском, и в немецком, и в других языках; для переводчика важнее всего
зафиксировать их наличие и их особенности в подлиннике. Например, если это
метафора, то релевантны следующие параметры: языковая освоенность –
индивидуальная метафора или клишированная; структура – одночленная,
двучленная; метафорический контекст, семантический тип – персонификация,
синестезия, перифраз; связь с литературным направлением – романтическая,
классицистическая, экспрессионистическая, барочная и т. п.). Затем необходимо
определить их место по отношению к инварианту и найти соответствия.
Фигуры стиля, основанные на многозначности. Сюда входят все случаи
«оживления» внутренней формы слова и использование многозначности лексемы
и ее сочетаемости. Эти фигуры стиля широко используются во всех типах текста,
кроме информационно-терминологических, в которых однозначность каждого
слова инвариантна. Все они чрезвычайно сложны для перевода, и любой факт их
сохранения в переводе – свидетельство высокого мастерства переводчика. Вот
несколько примеров:
А. «Ег brach das Siegel aufund das Gesprach nicht ab» (Chamisso. «Petei
Schlemihl...» – обыгрывание двух значений глагола «brechen» с разными
префиксами). – «Он разорвал конверт, но не прервал разговора» (пер.
И. Татариновой – воспроизведение игры слов теми же средствами).
Б. «Ich fiirchtete mich fast noch mehr vor den Herren Bedienten, als vor den
bedienten Неггеп» (там же – обыгрывание разного значения одного и того же
слова, но в разном грамматическом оформлении). – «Перед господами лакеями
робел, пожалуй, еще больше, чем перед самими господами» (пер. И. Татариновой
– игра слов сохранена).
В. «Berge, die den schonsten Meerbusen gleichsam umarmen» (H. Heine.
«Reisebilder» –оживление внутренней формы компонента сложного слова
«Meerbusen» – залив, в значении «Busen» – женская грудь, чему способствуют
компоненты контекста «schonsten» и «шпагтеп». – «Гор.., как бы замыкающих в
своих объятиях прелестный залив» (пер. В. Зоргенфрея – олицетворяюгцая игра
слов не сохранена, так как слово «залив» – мужского рода, хотя можно было бы
использовать слово «бухта»).
Г. «Baden ist Leidenschaft. Badischer Wein» (реклама вина; обыгрывание
многозначности слова «baden» – как глагола и как топонима). Фигура стиля игра
слов в этом случае явно входит в инвариант; но препятствием к передаче является
полная затемненность внутренней формы топонима «Baden» в русском языке
(слово не ассоциируется с купанием!). По-видимому, переводчику придется при
переводе строить игру слов на основе другого слова.