Scando-Slavica ISSN: (Print) (Online) Journal homepage: https://www.tandfonline.com/loi/ssla20 Язык «второго рождения» Бориса Пастернака: идиоматика, семантика, визуальность Pavel Uspenskij & Tatiana Krasilnikova To cite this article: Pavel Uspenskij & Tatiana Krasilnikova (2022) Язык «второго рождения» Бориса Пастернака: идиоматика, семантика, визуальность, Scando-Slavica, 68:1, 136-156, DOI: 10.1080/00806765.2022.2053582 To link to this article: https://doi.org/10.1080/00806765.2022.2053582 Published online: 03 May 2022. Submit your article to this journal View related articles View Crossmark data Full Terms & Conditions of access and use can be found at https://www.tandfonline.com/action/journalInformation?journalCode=ssla20 SCANDO-SLAVICA 2022, VOL. 68, NO. 1, 136–156 https://doi.org/10.1080/00806765.2022.2053582 Язык «второго рождения» Бориса Пастернака: идиоматика, семантика, визуальность Pavel Uspenskij a a and Tatiana Krasilnikova b HSE University, Moscow; bindependent scholar, Nizhny Novgorod/Moscow ABSTRACT This article focuses on the role of idioms in Boris Pasternak’s collection The Second Birth (1932), a topic which has not yet received scholarly attention. The idiomatic level of the Russian language, with its fixed connotations, provides Pasternak with material for sophisticated metaphors, and simultaneously for transmitting conventional and easily recognizable meanings. Thus, the focus on idioms offers an opportunity to explain clearly how a balance of simplicity and complexity is achieved in a work that stems from the poet’s transitional period. In the first section of the article, we discuss the main types of Pasternak’s treatment of idioms; in the second, we provide a number of illustrative examples, analyzing the intertwining of various phraseological modifications in the context of stanzas. In our reading, we pay close attention to the relationship between semantic and visual features of Pasternak’s verses, and in the third section, we discuss the topic of visuality in Pasternak’s poetry from a theoretical point of view. Idioms, we conclude, are not only an essential part of Pasternak’s poetic language, but also represent an area that opens up a new frontier of research.1 KEYWORDS Boris Pasternak; The Second Birth; poetics; language and literature; idioms; semantics; visuality in poetry «Второе рождение» (1932; далее – ВР) с года публикации считается переходной книгой Бориса Пастернака и составляет ядро второго периода эволюции поэта (Жолковский 1986; 2011). В сборнике уже нет прежней темноты и экспрессивности «Сестры моей – жизни» и «Тем и вариаций», но еще далеко до прозрачности языка более поздних циклов и книг. Начиная с первых отзывов в советской прессе, все, писавшие о ВР, отмечали в новых стихах Пастернака характерные особенности. Во-первых, это упрощение поэтического языка: ослабление роли звуковых повторов, переход от ранней интонационной напряженности к напевности, нормализация синтаксиса и склонность к синтаксически-уравновешенным параллелизмам. Во-вторых, обращение к современности и к CONTACT Pavel Uspenskij paveluspenskij@gmail.com 1 Исследование осуществлено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2021 году. © 2022 The Association of Scandinavian Slavists and Baltologists SCANDO-SLAVICA 137 политике (прежде всего, в цикле «Волны») привело к расширению пласта бытовой и бюрократической лексики, с которой, однако, поэт обращался достаточно вольно – вплоть до игры с «плохописью». В-третьих, понятная и доступная манера письма осложнялась поэтической темнотой, а в некоторых случаях и эзоповой речью на основе идеологических штампов.2 От исследователей языка и стиля Пастернака периода ВР ускользала роль «готовых» элементов – идиоматики в широком смысле слова (от пословиц и поговорок до коллокаций). Конечно, многие филологи так или иначе отмечали, что Пастернак (как и другие модернисты) употреблял в стихах фразеологизмы, клише и провербиальные конструкции в нормативном или слегка смещенном виде, что создавало определенные стилистические оттенки и придавало текстам особую экспрессию.3 Однако роль идиоматики у Пастернака более существенная: поэт часто подвергал ее серьезной модификации, в результате чего обыгранные элементы устойчивых языковых конструкций становились поставщиками неожиданных метафор. Отчасти эта роль описана в некоторых пристальных разборах ранних стихов (см. например, яркий анализ стихотворения «Определение поэзии» [Jensen 1987]), отчасти – в многочисленных точечных наблюдениях исследователей поэтики Пастернака (Жолковский 2011; Гаспаров и Подгаецкая 2008; Salvatore 2014). Системный характер работы Пастернака с идиоматикой начал изучаться только недавно; сошлемся на нашу монографию, в которой фразеологические трансформации разных уровней объясняют поэтику сборника «Сестра моя – жизнь» (Красильникова и Успенский 2021). С нашей точки зрения, фразеология в ВР также играет системообразующую роль. Согласно нашей гипотезе, именно идиоматика объясняет, как в сборнике достигается равновесие простоты и сложности. Идиоматика обеспечивает поэтические тексты как заранее данными в языке конвенциональными смыслами, так и становится материалом для 2 Обзор отзывов на ВР см.: (Флейшман 2005, 132–44). В наших формулировках мы опирались на статьи В. Тренина и Н. Харджиева «О Борисе Пастернаке» (1932, опубл. – 1976), А. Селивановского «Поэт и революция» (1932), А. Бема «Борис Пастернак. Второе рождение» (1933). См.: (Пастернак Е. et al. 2012, 464, 466–67; 474–77; 517, 519), а также на емкую характеристику ВР в: (Жолковский 2011, 19, 301–306). Ряд особенностей языка Пастернака обсуждаются в статье: (Шапир 2004), которая, однако, требует уточнений, отчасти предпринимаемых в настоящей статье (см. также: Фатеева 2010). О языке и быте периода ВР см. также: (Гаспаров Б. 2013, 219–24). 3 Лингвистическое описание языка Пастернака было предпринято в работах: (Ковтунова 1995; Фатеева 1995). Изыскания исследовательниц, однако, практически не затрагивают сюжет нашей статьи. Работы, анализирующие роль фразеологии у Пастернака, как правило, описывают нормативное употребление и самые простые сдвиги, не затрагивая сложных случаев (Гиржева 1991; Василенко 2015). Важные соображения о трансформации идиоматики у поэта см. в: (Фатеева 2010, 199–201). 138 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA неожиданных семантических рядов.4 Задача настоящей статьи – проанализировать, каким образом идиоматика участвует в создании семантических особенностей поэтики ВР. В работе при этом делается акцент на сложных образах и метафорах, а простые случаи по большей части остаются за рамками исследования. Вначале мы приводим классификацию, в которой анализируются основные типы работы Пастернака с идиоматикой, а далее сосредотачиваемся на ряде ярких примеров, чтобы показать, как работа с фразеологией проявляет себя в «органическом» контексте поэтических строф. В разборе примеров мы уделяем много внимания проблеме зрительного аспекта обсуждаемых строк, а подробнее важную для ВР проблему соотношения семантических и визуальных компонентов рассматриваем в последнем разделе статьи. В свете идиоматики, с нашей точки зрения, она приобретает особую остроту. 1. Типы идиоматических трансформаций во «Втором рождении» Идиоматика для нас – совокупность «готовых» языковых элементов, которые стали материалом для создания разной степени сложности поэтических высказываний. В этой перспективе принципиально строгий лингвистический подход к фразеологии нам представляется непродуктивным, поэтому мы на равных правах рассматриваем коллокации (фраземы), идиомы (фразеологизмы), а также афоризмы, пословицы, поговорки, лингвистические конструкции и другие провербиальные образования.5 Классификация способов работы поэта с идиоматикой, напротив, может облегчить восприятие разнородного материала. Ниже мы, опираясь на разряды фразеологических изменений, предложенные в (Красильникова и Успенский 2021), выделяем в ВР типы работы с идиоматикой, начиная с простых и заканчивая наиболее сложными, и для наглядности приводим «чистые примеры» для каждого класса. Важно учитывать, что каждый следующий тип преобразования фразеологизма может включать механизмы предыдущих. Оговорим также, что в настоящей статье мы не берем примеры нормативного употребления 4 Такой ракурс во многом соотносится с классической областью поэтики – с представлением о многозначности любого поэтического текста (см., например, тыняновскую «тесноту стихового ряда»). Важно, однако, оговорить, что несмотря на очевидность этого феномена, многоплановость русской модернистской поэзии, как правило, обсуждалась, исходя из идеи полисемии отдельных слов, тогда как роль фразеологии, за редкими исключениями, не анализировалась. Во-вторых, поэтическая идиоматика как отдельная область не полностью совпадает с областью поэтической многозначности. 5 В таком широком понимании идиоматики мы, в частности, опираемся на фразеологическую теорию А. Н. Баранова и Д. О. Добровольского (2008) и лингвистику конструкций применительно к русскому языку (Рахилина 2010). SCANDO-SLAVICA 139 неизмененных выражений, а сразу начинаем с тех, в которых уже обнаруживается небольшая модификация. Далее все стихотворения ВР цитируются по: (Пастернак 1989, 374–424) без указания страниц, но с указанием названия стихотворения в скобках. Лексемы, употребляемые Пастернаком, приводятся в кавычках, а узуальные выражения – курсивом. Для обсуждаемых идиоматических оборотов (кроме самых очевидных) в сносках приводится один-два примера из прозаического подкорпуса НКРЯ, чтобы продемонстрировать, что к моменту публикации ВР идиома уже бытовала в языке. В определении идиом мы также опирались на хронологически наиболее близкий к ВР словарь – «Толковый словарь русского языка» под ред. Д. Ушакова (1935–1940), однако ссылки на него из экономии места не приводятся. 1.1. Слегка модифицированная идиома Этот класс составляют простые случаи, в которых устойчивое выражение употреблено с небольшим грамматическим, лексическим или контекстуальным сдвигом. Пример. «Один другого злей и краше» («Здесь будет облик гор в покое», «Волны»): идиома один другого краше6 осложнена прилагательным «злей». 1.2. Семантизация идиомы Это такой способ переосмысления устойчивого выражения, при котором идиома читается в двух планах – фразеологическом, передающим семантику выражения, и буквальном, когда каждый элемент идиомы транслирует собственный смысл. Этот тип работы с фразеологией довольно часто встречается в поэзии модернизма, но Пастернака отличает пронизывающий характер семантизации, на которой порой держатся большие фрагменты или иногда целые стихотворения. Пример. «В горах заваривалась каша» («Здесь будет облик гор в покое … », «Волны»): фразеологизм заварить / заваривать кашу7 семантизируется, поскольку, сохраняя значение затеи сложного или неприятного дела, идиома также встраивается в наглядный метафорический план готовящихся в горах блюд («в печку вмазанный казан», «отравленное блюдо»). 6 «Картины одна другой краше и соблазнительнее затеснились в моем воображении» (А. П. Чехов, «Ночь перед судом», 1884–1885). «Я теперь такую кашу завариваю, что припасай только!» (А. Ф. Писемский, «Тысяча душ», 1858). 7 140 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA 1. 3. Десемантизация идиомы При десемантизации выражения его фразеологическое значение исчезает, а смысл словосочетания образуется из семантики составляющих его элементов. Чистые случаи этого класса встречаются у Пастернака редко, однако десемантизация часто обеспечивает более сложную модификацию идиоматики, которую мы относим к следующим классам. Пример. «Лопатами, как в листопад, / Гребут березы и осины» («Вторая баллада»): фразеологизм грести лопатой8 теряет значение жадного обогащения и буквализируется в точке соединения двух планов метафоры – летней грозы на даче со всеми бытовыми подробностями («кипящие лохмотья», садовые инструменты) и морского шторма, метафорически усиливающего тему грозы. 1.4. Частичное проявление идиомы Этот обширный класс включает разные случаи: 1. 4. 1. переноса (идиома разбивается на составные элементы, которые переносятся в другие словосочетания), 1. 4. 2. замены (один или несколько элементов идиомы заменяются на другой/ие по принципу поэтической синонимии или антонимии, метонимии и пр.). Пример 1.4.1. «Как выстрел выстроил бы их. […] Как вздох пластов нехолостых» («Смерть поэта»): коллокация холостой выстрел разбита на составные части, которые разнесены друг от друга на расстояние одного четверостишия, при этом прилагательное холостой заменено на противоположное по смыслу – «нехолостой». Исходная коллокация достраивается в контексте стихотворения, посвященного самоубийству Маяковского. Пример 1.4.2. (синонимия). «По краям пропастей куролеся» («Вечерело. Повсюду ретиво … »): глагол ходить из идиомы ходить по краю (пропасти)9 заменен на синонимичный ему глагол «куролесить», а остальные элементы употреблены с грамматическим сдвигом (во множественном числе). Трансформации меняют семантику идиомы: акцент с сулящего гибель занятия смещается на постоянную готовность к риску и на динамичное постоянство действия. Оборот приобретает также наглядное измерение: «по краям пропастей куролесит» растительность горного Кавказа. Пример 1.4.2. (антонимия). «Какую ощутил я зависть / К наглядности таких преград» («Кавказ был весь как на ладони»): в выражении 8 «Хорошо вам! Вы золото гребете лопатой» (Д. Н. Мамин-Сибиряк, «Золотуха», 1883). «Останьтесь … с вами говорить весело … точно по краю пропасти ходишь» (И. С. Тургенев, «Отцы и дети», 1862). 9 SCANDO-SLAVICA 141 непредвиденное препятствие10 прилагательное непредвиденный понимается буквально (как нечто, что можно увидеть в прямом смысле) и заменяется на противоположное по значению слово наглядность. Иными словами, в строках вместо препятствия, которое невозможно предвидеть заранее, появляется «преграда», которую можно «разглядеть». Тема полной «просматриваемости» задана уже в первой строке стихотворения идиомой как на ладони. 1. 5. Фразеологические дублеты Класс, в которых идиома удваивается или усложняется за счет грамматического или лексического расширения / варьирования ее элементов. В отличие от следующего случая, здесь идиомы еще не синтезируются в сложное высказывание, но объединяются в рамках одной фигуры, чаще всего, синтаксического параллелизма. Подобный тип работы с фразеологией – яркая черта поэтики Пастернака.11 Пример. «Ливень заслан / К чертям, куда Макар телят / Не ганивал … » («Всё снег да снег, – терпи и точка … »): фразеологизм послать к чертям усиливается синонимичным фразеологизмом куда Макар телят не гонял. 1.6. Контаминация К этому классу относятся случаи, когда в рамках одного высказывания идиомы объединяются, не образуя дублет. Чем проще контаминация, тем вероятнее сохранение изначального смысла фразеологизмов; наоборот, сложное совмещение идиом далеко уводит от привычной семантики выражений. Пример. «Как битыми днями баклуши / Бьют зимние тучи над ней» («Кругом семенящейся ватой … »): в высказывании соединяются коллокация битый час, в которой существительное заменено синонимом (час меняется на «день»), и фразеологизм бить баклуши, который может прочитываться как нормативно, так и измененно. В силу разрыва фразеологизма между двумя строками баклуши могут восприниматься как субъект действия, как будто они буквально «бьют тучи» (впрочем, более привычное прочтение, согласно которому агентом действия выступают «тучи», которые «бьют баклуши», также остается актуальным). Смысл обеих идиом, в любом случае, сохраняется: «битые 10 «Но тут, к сожалению, встретилось непредвиденное препятствие: ни у кого из понятых не оказывалось с собой спичек» (П. В. Засодимский, «Пропал человек», 1886). 11 В целом, это частный случай характерных для поэтики Пастернака однородных лексических цепочек и синтаксических конструкций (Жолковский 2011, 173–209). 142 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA дни» транслируют идею незавершающегося действия, а «баклуши» – семантику бессмысленности процесса. Отметим, что по такому же принципу контаминации устроена хрестоматийная и много раз обсуждавшаяся строка «На пире Платона во время чумы» («Лето»). В ней контаминируются два заголовка – платоновский «Пир» и ставший провербиальным выражением пушкинский «Пир во время чумы». Выделенные типы работы с идиоматикой в целом так или иначе встречаются в поэзии модернизма. Для нас, однако, важен не столько сам тип, сколько концентрация подобных модификаций в тексте. Так, некоторые приемы точечно можно обнаружить, например, в стихах Ахматовой, но все же фразеологическая трансформация не достигает такой плотности, как у Пастернака, Мандельштама или Цветаевой (см. библиографию в: [Успенский и Файнберг 2020]), не влияет на развертку текста и не ложится в основу большого количества многоплановых и сложных для восприятия метафор. Поэтому важно посмотреть не только на отдельные строки, но также и на то, как устроены некоторые насыщенные идиоматикой фрагменты стихотворений Пастернака. 2. Идиоматика в действии: строфы «Второго рождения» Обратимся к ряду фрагментов ВР, в которых выделенные выше типы работы с фразеологией плотно переплетаются и усиленно взаимодействуют друг с другом, создавая особые смысловые эффекты. Поскольку о стихах Пастернака написано много работ, в которых, однако, идиоматике практически не уделяется внимания, мы сначала даем краткую библиографическую справку о стихотворении, а затем переходим к анализу фразеологического плана. Опять повалят с неба взятки, Опять укроет к утру вихрь Осин подследственных десятки Сукном сугробов снеговых. «Мне хочется домой в огромность … » («Волны») Не касаясь идиоматики напрямую, но отметив в тексте ряд стилистических особенностей и в целом «размывание фразеологии советских лозунгов», стихотворение обстоятельно разобрал А. К. Жолковский (1986, 238–47); расширенный вариант: (2011, 298–337); см. также очерк Б. М. Гаспарова (2013, 225–23), в котором много внимания уделяется бытовым речевым клише. В интересующей нас строфе сталкиваются, но не до конца соединяются визуальный и семантический ряды. Образ ночного снегопада с сильным ветром, который к утру покроет SCANDO-SLAVICA 143 деревья снегом, осложняется коннотациями, связанными со смысловым полем ‘преступления’. Они возникают в результате переработки идиоматики. В первой строке это простейшая метафорическая замена: во фраземе снег валит первый элемент заменяется на «взятки». Дальнейшие строки, варьируя заданную тему, слегка трансформируют и обыгрывают бюрократическую идиому положить / класть дело (просьбу, заявление) под сукно со значением ‘не дать ход делу, оставить без рассмотрения’.12 Глагол положить / класть меняется на близкий по значению «укрыть», причем у него дополнительно актуализируется значение из криминальной сферы (ср. укрытый снегом и укрыть преступника), а сукно стола становится «сукном сугробов». Идиома читается в двух планах. Сохраняя свое фразеологическое значение, она транслирует тему преступления. Вместе с тем ее отдельные элементы позволяют реализоваться природной картине. Строфа встраивается в анафорический ряд соседних строк, которые также работают с идиоматикой. Предыдущее четверостишие заканчивается строками: «Опять научит переулки / Охулки на руки не класть», в которых идиома не класть / не положить охулки на руку (‘не упускать своей выгоды, интереса’)13 употреблена с нестандартным агенсом и с контекстуальным сдвигом (в рамках типично пастернаковского одушевления природы) – не упускать своей выгоды «переулки» научит «темень». За разбираемой строфой, в свою очередь, следуют строки: «Опять опавшей сердца мышцей / Услышу и вложу в слова». «Опавшая мышца сердца» в первую очередь апеллирует к тому, что с возрастом у человека появляются отклонения в работе сердца. Это значение, однако, осложняется несколькими допустимыми фразеологическими ассоциациями. Лексический ряд строки может отталкиваться от фразеологизма сердце упало (сердце заменяется на анатомически более точную «мышцу сердца»; глагол сначала переводится в причастие упавший, а затем меняется на однокоренное «опавший»), притом что его значение, связанное с внезапным страхом или отчаянием, в тексте не проступает. «Опавший», в свою очередь, ассоциируется с осенью и увяданием (ср. опавшие листья). Вместе с тем «опавшая мышца сердца» – уже не лексически, а семантически – соотносится с выражением тяжело на сердце. Он дальше шел. Он шел отселе, Как всякий шел. Он шел из мглы Удушливых ушей ущелья — 12 «Тюремное начальство отправляло их в департамент, а тот клал под сукно или отвечал с иронией» (В. Н. Фигнер, «Запечатленный труд», 1922). 13 «Встречались, конечно, и другие, которые в этом смысле не клали охулки на руку» (М. Е. Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина», 1887–1889). 144 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA Верблюдом сквозь ушко иглы. «Вот чем лесные дебри брали … » («Волны») О кавказской топике «Волн» см.: (Баевский 2011, 580–91; по указателю). Первая часть строфы выстроена вокруг предиката идти и представляет собой череду тавтологических утверждений, обладающих слабой идиоматичностью (фразема идти дальше, словосочетание идти отселе с отчетливым ореолом архаического поэтического словоупотребления, уточнение «как всякий шел»). Цепочка близких по смыслу синтагм настраивает на минимальную сложность текста, однако во второй половине строфы по контрасту возникает многоступенчатая метафора. В ее основе – библейский афоризм о верблюде, проходящем сквозь игольные уши (Мф. 19, 24, Лк. 18, 25). Под его влиянием возникают «уши ущелья», семантически связанные с эхом, которое появится в стихотворении позже («А эхо, как шоссейный мастер, / Сгребало в пропасть этот сор»). Вместе с тем библейская лексика, возможно, уравновешивается актуально политической: «уши ущелья» могут быть дополнительно мотивированы поговоркой и у стен есть уши.14 В любом случае, уши названы «удушливыми» под влиянием коллокации удушливый мрак (удушливая мгла).15 Здесь простой перенос – характеристика мглы переносится к «ушам». Вторая часть строфы весьма показательна в плане работы с идиоматикой в ВР: третья строка задает сложновизуализируемую метафору, нуждающуюся в дешифровке, тогда как четвертая строка апеллирует к легко узнаваемому всяким образованным человеком провербиальному выражению с заранее заданным «готовым» смыслом. Пастернак как будто загадывает языковую загадку и сразу же предлагает читателю простой и очевидный ответ. Иными словами, здесь налицо та самая балансировка простоты и сложности, о который мы писали в начале статьи. В конце, пред отъездом, ступая по кипе Листвы облетелой в жару бредовом, Я с неба, как с губ, перетянутых сыпью, Налет недомолвок сорвал рукавом. «Лето» Разбор стихотворения см. в: (Gutsche 1981; Жолковский 2011, 472–89). Как и в предыдущих случаях, в строфе сочетаются визуальное и 14 15 «Слепец! И у стен есть уши. Мне известен каждый ваш шаг» (А. И. Куприн, «Поединок», 1905). «Холодный, удушливый мрак слепил глаза» (А. С. Грин, «Трюм и палуба», 1908). SCANDO-SLAVICA 145 семантическое, и этому способствует идиоматика. Для первых двух строк оператором связи двух планов оказывается фразема в жару. С одной стороны, она читается в привычном идиоматическом смысле, указывающем на болезнь и спутанность, неотчетливость сознания. Этот смысл сразу же усиливается прилагательным «бредовой», дублирующим сему ‘болезни’. При этом строки устроены таким образом, что синтагма «в жару бредовом» может одновременно относиться как к говорящему субъекту (Я), так и к листве, «облетелой» именно в этом состоянии. Полисемичность образа усиливается за счет того, что в жару прочитывается и дословно – как визуальная метафора: красные и желтые листья в свое время впитали в себя летнюю жару (сема ‘жар’) и облетели. Вторая часть строфы подхватывает тему болезни, однако в ней налицо перевес дискретных визуальных образов, которые с трудом собираются в семантически целостное высказывание. В самом деле, мы понимаем, что строки основаны на понятных элементах: «губы», покрытые «сыпью», «небо», «недомолвки», жест «сорвать рукавом», – но их синтагматическая организация остается не вполне ясной. Тем не менее эти строки не кажутся бессмысленными: в сухом семантическом остатке они сообщают о том, что субъекту благодаря решительному жесту удалось заставить небо и, шире, мироздание заговорить о самом важном. Этот смысл раскрывается в дальнейший строках, описывающих осознание истинного положения вещей: осень прочистила горло (фразеологическая реализация темы речи16), а субъект смог понять, что находится «в вековом прототипе» – «на пире Платона во время чумы». Осознание этого общего смысла формируется за счет понимания семантики составных элементов строк, а также за счет идиоматики, которая скрепляет их между собой. «Перетянутые сыпью губы» отталкиваются от узуальных оборотов, в которых губы сочетаются с однокоренным глаголом, см. улыбка растянула губы (см. также менее частотное губы стянуло улыбкой).17 Опираясь на структуру фраземы, Пастернак создает новый образ, сохраняя грамматические черты, но полностью переиначивая семантику: губы остаются пассивным объектом действия, вместо улыбки выступает «сыпь», а предикативный элемент растянуть меняется на однокоренной и реализованный в прилагательном «перетянутый», что выражает более физиологическое значение. Уподобление «неба» «перетянутым сыпью губам» – в рамках пастернаковской антропоморфизации окружающего мира – мотивировано 16 «Пошли объявления … Надо горло прочистить, папиросочки покурить!» (Г. И. Успенский, «Кой про что», 1885). 17 «Его бледное лицо страшно от той улыбки, которая растянула его губы да так и застыла» (Н. Н. Алексеев, «Лжецаревич», 1899); « … кривая улыбка судорожно стянула губы» (Ф. М. Достоевский, «Подросток», 1875). 146 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA языком, поскольку в узусе, как правило, звезды высыпают на небо.18 То, что в языке существует как стертый оборот, в стихах переосмысляется и приобретает коннотации болезни за счет идиоматического сдвига. Наконец, возникающая в последней строке тема речи в ореоле болезни – «налет недомолвок» уподоблен «сыпи» на небе – возможно, антитетически переосмысляет фразему сыпать словами.19 Слова по контрасту меняются на «недомолвки», а сыпать трансформируется в «сыпь». Локализация абстрактного «налета недомолвок» в конкретном месте опирается на узуальные обороты, в которых речь и ее проявления (фраза, слово и т. п.) застывает или замирает на губах или на языке.20 За счет взаимоположения трансформированных фразеологических оборотов вторая часть строфы транслирует улавливаемый читателем экспрессивный смысл. И опять кольнут доныне Неотпущенной виной, И окно по крестовине Сдавит голод дровяной. «Никого не будет в доме … » Разбор текста см.: (Жолковский 2011, 454–57). Характерное для стихотворения метафорическое сплетение эмоционального и природного планов реализуется в приведенной строфе. В первых двух строках – контаминация фраземы отпускать вину (с контрастной заменой предикативного элемента, ср. «неотпущенный») с коллокацией укол совести,21 в которой совесть меняется на «вину» по метонимическому принципу, а укол на глагол «кольнуть» в значении ‘сказать нечто, вызывающее неприятные эмоции’. Вместе с тем у этого глагола возникает и окказиональный чисто поэтический смысл. Поскольку в тексте речь идет о зиме и холоде, глагол может ассоциативно актуализировать целый ряд выражений, в которых атрибуты зимы (холод, мороз, снег) 18 «Яркие звезды высыпали на темном небе» (Л. Н. Толстой, «Казаки», 1863). Уподобление звезд сыпи тоже встречается в узусе, но крайне редко, и эти случаи относятся к авторским метафорам. См., например: «Видели все то же черное небо, гигантский серп Земли, блестящее синеватое Солнце, траурную сферу, покрытую серебряной сыпью немерцающих звезд» (К. Э. Циолковский, «Вне Земли», 1916). 19 «Она, подбочась, остановилась у порога и сыпала ругательные слова в виде общего приветствия» (Ф. К. Сологуб, «Мелкий бес», 1902). 20 «Другая половина слова замерла на устах рассказчика» (Н. В. Гоголь, «Сорочинская ярмарка», 1831–1832); «Вася обернулся. Слова песенки застыли на его устах» (Е. Петров, И. Ильф, «Двенадцать стульев», 1927). 21 «Он вспомнил все это и огорчился тем, что укол-то совести был не очень сильный» (П. Д. Боборыкин, «Василий Теркин», 1892). SCANDO-SLAVICA 147 соединяются с группой однокоренных лексем – колоть, колючий, колющий и т. п.22 Визуальный ряд второй части строфы – «описание того, как заледеневают, начиная от оконного переплета к середине, стекла при недостаточной топке печей» (Пастернак 2005, 391) – одновременно опирается на выражения сдавило горло / сдавило грудь, которое употреблялось и в связи с голодом.23 Актуализирующаяся в сознании идиоматика задает эмоциональный план, который тесно сопрягается с бытовыми реалиями. Кура ползет атакой газовою К Арагве, сдавленной горами, И в августовский свод из мрамора, Как обезглавленных гортани, Заносят яблоки адамовы Казненных замков очертанья, Пока я голову заламываю, Следя, как шеи укреплений Плывут по синеве сиреневой И тонут в бездне поколений … «Пока мы по Кавказу лазаем … » Наблюдения над некоторыми мотивами текста см. по указателю в: (Жолковский 2011; Баевский 2011). Вновь благодаря идиоматике пейзажная зарисовка обретает новый смысловой ореол, в данном случае – военный и телесно травматический. Сопоставление Куры с «газовой атакой» описывает движение реки как стелющегося газа (возможно, в этом образе обыгрывается также туман над рекой) и одновременно актуализирует и сему ‘дыхания’, и связанные с ней телесные образы. Они в полной мере проступят далее в тексте. Так, в дальнейших строках просвечивает разбитый на составные элементы оборот сдавить горло.24 Глагол сдавить становится причастием «сдавленный» и отнесен к реке, в строке «К Арагве, сдавленной горами», а горло, меняясь на синонимически близкую «гортань», проступает в строке «Как обезглавленных гортани». Эта строка, в свою очередь, относится уже не к рекам, а к замкам, уподобленным казненным людям. Визуальный аспект метафоры, надо полагать, основан на том, что горные крепости с характерными округлыми 22 «Прямо мне в глаза, слепя их, несся колючий, мелкий и сухой снег» (А. И. Куприн «Ужас», 1896); «В воздухе стоял колючий холод» (М. С. Шагинян, «Своя судьба», 1916). 23 «И костлявая рука голода сдавила горло рабочего» («Воля России», 1923); «И вдруг он снова почувствовал голод, сдавивший ему грудь» (В. Каверин «Девять десятых судьбы», 1926). 24 «Мне хотелось плакать, но я не могла, что-то сдавило мне горло» (Е. А. Дьяконова, «Дневник русской женщины», 1887). 148 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA башнями издалека могут напоминать шеи, а выступы горных строений – кадыки. Однако это сопоставление в большей степени исходит из пастернаковской установки на антропоморфизацию окружающего мира, нежели зиждется на «точном» визуальном подобии. «Казненных замков очертания» при этом в стихотворении даны не статично, а в действии: они «заносят яблоки адамовы» в «августовский свод из мрамора». Как возникает этот странный семантический ряд? С нашей точки зрения, все объясняется простым механизмом семантизации, однако его включение в тексте приводит к сложным семантическим последствиям. Адамово яблоко в узусе называет кадык (выступ гортани),25 тогда как у Пастернака устойчивое словосочетание читается в двух планах. В качестве термина «адамовы яблоки» выступают маркером движения: очертания замков как будто поднимают кадыки (как бывает при глотании), причем то, что воспринимается как их действие, в «реальном» плане, надо полагать, вызвано изменяющейся точкой зрения субъекта. Однако как свободное словосочетание «адамовы яблоки» в большей степени транслируют плохо визуализируемый, но тем не менее понятный образ: «очертания замков» заносят созревшие спелые «яблоки» в «августовский свод».26 В рамках первой строфы такое прочтение как будто блокируется строкой о замках – «Как обезглавленных гортани», которая, предположительно, не дает актуализироваться образу сбора урожая, однако стоит отметить, что стихотворение в целом такое прочтение поддерживает: в дальнейших строфах военные и травматичные образы исчезают, уступая место метафизическим размышлениям и более традиционному природному плану, ср. «Пока, сменяя рощи вязовые, / Курчавится лесная мелочь». Напряженная телесность начала текста переходит в начало второй строфы стихотворения: «Пока я голову заламываю, / Следя, как шеи укреплений / Плывут». Соположение физических образов из одного семантического поля (голова – шея) при разных объектах (шеями наделены укрепления, а головой – Я) порождает эффект затрудненного восприятия строк, поскольку семантические компоненты дублируются в разных высказываниях. Неудивительно, что при такой образной плотности семантика строк интерферирует. В синтагме «голову заламываю» предикат, судя по контексту, транслирует значение ‘запрокидываю’ (в частности, поскольку дальше речь заходит о синеве неба). Одновременно словосочетание трансформирует 25 «Острая длинная борода росла у мужчины прямо из адамова яблока» (Е. Петров, И. Ильф, «Двенадцать стульев», 1927). 26 Сами яблоки благодаря прилагательному «адамовы», по-видимому, ассоциируются с раем. Эта ассоциация может быть мотивирована не только иконографической традицией, но и языком – один из видов яблони называется Яблоня райская (Malus paradisiaca). SCANDO-SLAVICA 149 идиому ломать голову, в узусе обозначающую ‘мучиться, напряженно думая о чем-либо’. Хотя ломать меняется на однокоренной глагол «заламывать», в результате чего в строке переносное значение не актуализируется, фразеологический смысл попытки решить сложную задачу, тем не менее, проявляется далее, в риторическом восклицании субъекта в финале строфы: «Кавказ, Кавказ, о что мне делать!” Одновременно соседство глагола «заламывать» с существительным «шея» – поверх объектного разделения образов – ассоциативно связано с фраземой сломать (свернуть) шею в значении ‘убить’.27 Семантика насильственной смерти в высказывании «шеи укреплений плывут», конечно, напрямую не проявляется. Однако в свете травматичных телесных образов предыдущей строфы и, в частности, в свете темы насильственной смерти («казненных», «гортани обезглавленных») здесь тоже проступают насильственные коннотации, во многом заданные идиоматикой. В результате создается семантически противоречивый образ: во второй строфе Пастернак пытается перевести развертку текста в более традиционный пейзажный план, однако по фразеологической инерции выбирает такой лексический ряд, который индуцирует травматические телесные ассоциации. Последние строки анализируемого фрагмента – «Плывут по синеве сиреневой / И тонут в бездне поколений» – наконец выводят текст в более классический пейзажно-философский регистр, не лишенный, однако, занятных языковых особенностей. Их полисемичность достигается за счет взаимоналожения идиоматических оборотов. В узусе оборот по небу, как и метонимическая поэтическая вариация – по синеве, сочетается с глаголом плыть (ср. облака плывут по небу). Пастернак, сохраняя эту сочетаемость, семантизирует ее за счет добавления однородного предиката тонуть, также содержащего сему ‘водного пространства’. Конструкция бездна Х в значении ‘большое количество’ осложнена фраземой бездонная синева (неба),28 в результате чего «бездна» передает конвенциональное денотативное (‘небо’) и абстрактное (гиперболически временное – «бездна поколений») значения. Плотность простой идиоматики вновь приводит к сложной балансировке визуального и семантического. О ссадины вкруг женских шей От вешавшихся фетишей! Как я их знаю, как постиг, Я, вешающийся на них. 27 «Пока человек идет скорым шагом вперед […], пока не пришел к оврагу или не сломал себе шеи, он все полагает, что его жизнь впереди» (А. И. Герцен, «Былое и думы», 1853–1860). 28 « … скользишь взглядом от рощи к пашне, от пашни к холму и потом погружаешь его в бездонную синеву неба» (И. А. Гончаров, «Обыкновенная история», 1847). 150 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA Всю жизнь я сдерживаю крик О видимости их вериг, Но их одолевает ложь Чужих похолодевших лож, И образ Синей Бороды Сильнее, чем мои труды. «Стихи мои, бегом, бегом … » Наблюдения над стихотворением в интертекстуальном ключе см.: (Горелик 2018). Как и в случае с фрагментом стихотворения «Пока мы по Кавказу лазаем … .», приведенная строфа, отталкиваясь от идиоматики, разворачивает телесный ряд, связанный с шеей. В строфе проступают два близких фразеологизма с разным значением: висеть на шее (‘быть обузой’) и вешаться на шею (‘приставать с нежностями’). Узуальное употребление второй идиомы продиктовано гендерными ролями – на шею вешаются, как правило, женщины, а не мужчины.29 Пастернак смещает стереотипное гендерное поведение: субъект речи вешался на женские шеи так же, как на них кем-то вешались фетиши. Вместе с тем «вешавшиеся фетиши» задают контрастный ассоциативный ряд. Синтагма актуализирует идиому висеть на шее30 и помещается в контекст физического увечья: «ссадины», нанесенные женщинам, а также «вериги» в следующих строках. Кроме того, варьирование одного и того же слова в контексте страдающего тела напоминает еще об одном значении глагола вешаться – ‘лишать себя жизни’. В четверостишии, таким образом, создается сильный смысловой контраст между двумя смысловыми планами, причем каждый стремится стать доминирующим, но в силу устойчивости языковых мотиваторов ни один из планов не уступает своих позиций. Показательно, что это достигается лобовым столкновением двух идиом с общим элементом (шея), а также игрой с временной формой причастия (вешавшихся / вешающийся). Негативные эмоциональные ассоциации нагнетаются во второй части строфы. За ясной констатацией «Всю жизнь я сдерживаю крик / О видимости их вериг», содержащей контаминацию конструкций сдерживать Х (крик, стон) и крик о Х (помощи, пощаде, справедливости и т. п.),31 вновь следует «запутанный» образ. В Строках «Но их одолевает ложь / Чужих похолодевших лож» одновременно проступает несколько идиом. 29 «Женщины всегда влюблялись в вас и вешались на шею» (А. П. Чехов, «Чайка», 1896); «Взвизгнула Нюра, вешаясь на шею длинному, носастому, серьезному Петровскому» (А. И. Куприн, «Яма», 1909– 1915). 30 «Не все у отца с матерью на шее висеть» (М. Е. Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина», 1887– 1889). 31 «Глаза широко открыты, и она закусила губы, как бы сдерживая крик боли» (М. Горький, «Жизнь Клима Самгина», ч. 1, 1925); «К воплям прибавились рыдания, к рыданиям — крики о помощи» (И. А. Бунин, «Цифры», 1906). SCANDO-SLAVICA 151 Во-первых, это фразема одолевает страх.32 В ней страх заменен на «ложь», причем вытесненный элемент проявляется через три строки в прилагательном «страшный»: «Наследье страшное мещан». Во-вторых, – коллокация холодная постель, которая в узусе прочно ассоциировалась с семой ‘одиночества’.33 Устойчивое словосочетание, конечно, сильно трансформируется: холодный синонимически меняется на «похолодевший», а постель – на «ложе» (мы исходим из того, что форма лож – множественное число род. п. от лексемы ложе). Выбор именно такого лексического ряда, в свою очередь, очень близок идиоме похолодело под ложечкой (она используется для выражения внезапного страха).34 Первый элемент выражения – похолодело – отличается только частеречной принадлежностью (ср. «похолодевший»), а второй – под ложечкой (ложечка) – каламбурно-парономастически трансформируется в ложе, как будто отличие ложа от ложечки заключается только в суффиксе -ечк. Хотя это сближение может показаться натяжкой, в его пользу говорит эмоция страха, которая доминирует в строфе и задается как контекстом, так и идиоматикой (ср. одолевает страх с заменой на ложь). Обсуждаемые строки транслируют целый ряд эмоционально заряженных смыслов: это и чувство страха, и ощущение обмана, и – в силу «женского» контекста строфы, а также контекстуальной ассоциации «лож» с брачным ложем – идея брака, который приносит страдание и чувство одиночества. Хотя эти строки семантически насыщены, они едва ли поддаются какой-либо логизации и визуализации – их значение рождается благодаря отталкиванию от «готовых» языковых оборотов с уже заданными смыслами. Чтобы увязать сгущенные ассоциации между собой, в финале строфы Пастернак находит более наглядный эквивалент уже сказанному – «образ Синей Бороды». Сказочный злодей, убивающий своих жен, лучше всего иллюстрирует весь тот эмоциональный комплекс, который в обсуждаемых строках формулировался достаточно отвлеченно. 3. Проблема визуальности во «Втором рождении» В разобранных примерах семантические ряды, отталкивающиеся от идиоматики, сложным образом сочетаются со зрительным началом. В 32 «Сначала я шел бодро и весело, но мало-помалу меня начал одолевать страх» (Н. И. Пирогов, «Вопросы жизни. Дневник старого врача», 1879–1881). 33 « … а вечером домой, один, на холодную постель … зальюсь слезами! И так каждый день!» (А. Н. Островский, «Доходное место», 1856); «Как ужасно было, однако, доктору возвращение в сырую, давным-давно заброшенную им собственную спальню, где его ожидала холодная постель одинокого человека» (Э. Золя, «Доктор Паскаль», пер. В. Л. Ранцов, 1893). 34 «Под ложечкой у него похолодело, колени подогнулись, язык не поворачивался» (А. П. Чехов, «Упразднили!», 1884–1885); «У меня похолодело привычно под ложечкой, как всегда, когда я в упор видел смерть» (М. А. Булгаков, «Вьюга», 1926). 152 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA последнем нашем примере мы хотели бы прицельно обсудить соотношение визуального и семантического: Кавказ был весь как на ладони И весь как смятая постель, И лед голов синел бездонней Тепла нагретых пропастей. «Уж замка тень росла из крика … » («Волны») Строфа делится на две контрастных части, причем первая апеллирует к наглядному зрительному опыту, тогда как вторая хотя и содержит конкретные визуальные компоненты, в целом не позволяет читателю создать однозначную картину и в большей степени обращается к чувству языка. Характерно при этом, что в каждой части такие доминанты формируются во многом благодаря фразеологии. Если говорить о первой части, то ее визуальный характер задается оборотом как на ладони, который сочетается с глаголами зрения и передает смысл ‘ясно, отчетливо’. Фразеологизм определяет горизонт читательских ожиданий, – он настраивает реципиента на последующие наглядные образы, которые будут так же ясно и лаконично введены в текст. Следующая строка подтверждает эти ожидания: чтобы пдставить, каким образом горы похожи на смятую постель, нужно минимальное участие читательского воображения. По сути, достаточно соотнести прототипическое представление о горах со своим бытовым опытом. Третья и четвертая строки, однако, ломают инерцию простоты и наглядности и переводят восприятие в другую модальность. Мы не хотим сказать, что в них вовсе нет зрительного начала: по отдельности и «лед голов», и «синеть», и «пропасти» активизируют зрительное воображение и даже порождают в сознании читателя вполне конкретные образы. Вместе с тем строки не стремятся к тому, чтобы цепочка визуальных компонентов собиралась в целостную картинку и иллюстрировала определенный фрагмент «реальности». В самом деле, сложно представить, как что-то может «синеть бездонней» (сравнительная конструкция, не имеющая логического основания для сопоставления) или как «пропасть» может быть «нагрета», если пропасть как таковая в нашем языковом опыте не соотносится с идеей ‘нагревания’ (в отличие, например, от воздуха или камня). Понятно, что в этих случаях мы имеем дело с метафорическими переносами, которые просто в силу устройства языка не могут не порождать какихлибо значений или ассоциаций. Важно, что эти строки в первую очередь декодируются, исходя из языкового опыта, тогда как зрительные образы служат лишь слабыми коррелятами смысла. SCANDO-SLAVICA 153 Трудности визуализации высказывания компенсируются в сознании читателя идиоматической плотностью строк. Горные «головы» мотивированы не только характерной для поэта антропоморфизацией окружающего мира, но еще и коллокацией (снежная) шапка горы,35 которая часто употребляется при описании горных пейзажей. Раз в языковом пространстве горы носят шапки, они обладают и «головами», только ледяными. Их лед «синеет бездонней» потому, что в узусе есть коллокация бездонная пропасть,36 элементы которой разнесены в строках, а также потому, что в языке цвет идиоматично связан с характеристикой глубокий.37 Хотя наглядно представить действие «синеть бездонней» по-прежнему затруднительно, фразеологический компонент позволяет понять, что в строках вершины гор с интенсивным цветом соотносятся с бездонными пропастями. Идиоматика с ее готовыми значениями здесь приходит на помощь и помогает читателю достроить картину, восполняя зрительные лакуны абстрактными и предзаданными узусом смыслами. Описанный на этом примере механизм, как несложно заметить, актуален и для большинства рассмотренных выше строк. Идиоматика – как нормативная, так и трансформированная – часто, хотя и не всегда, играет особую роль внутри темных метафор и сложных семантических рядов. Она выступает компенсаторным механизмом, позволяя читателю восполнить недостаток конкретных наглядных образов конвенциональными смыслами (напрямую или по аналогии). Эту мысль можно заострить: идиоматика служит оператором понятности фрагмента (синтагмы, строки, предложения), и в случае, если в рамках визуального ряда текст начинает поставлять образы, имеющие лишь слабые зрительные корреляты, она замещает наглядную «картинку» семантическими ассоциациями и/или узуальными значениями, в результате чего фрагмент воспринимается читателем как понятный. Вероятно, именно поэтому на роль идиоматики в стихах Пастернака в целом обращалось так мало внимания, – механизмы понятности отрефлексировать сложнее всего. О поэзии Пастернака сложилось устойчивое представление, что она основана на визуальной доминанте (см. известную характеристику Цветаевой: «Пастернак, в стихах, видит, а я слышу» (Цветаева 2008, 83), а также недавние статьи: (Lavine 2012; Han 2015), с указанием предшествующей литературы). Зрительную наглядность пастернаковской 35 « … засматриваясь то на блестящие снеговые шапки гор, окружающих со всех сторон долину, то следя за тихим, медлительным шагом коров» (Н. С. Лесков, «Некуда», 1864). 36 «Сделав несколько шагов по улице, я обратился назад к своему жилищу, но уже бездонная пропасть отделяла меня от моих» (Н. И. Греч, «Черная женщина», 1834). 37 «Б. И. говорит, что эффект цветов получается от особенностей бокового освещения: цвет получается глубокий, теплый … » (М. М. Пришвин, «Дневники», 1926). 154 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA лирики объясняют и общим модернистским контекстом, для которого характерен синтез искусств (влияние живописи), и новым поэтическим видением мира самого поэта. Конечно, было бы неправильно полностью отрицать визуальный характер многих образов и метафор Пастернака. Вместе с тем, как показывает наше исследование, говорить о тотальности не приходится. То, что кажется наглядным, при более пристальном рассмотрении оказывается сложным сочетанием визуальных компонентов и компонентов семантических, не имеющих наглядных денотатов и передающих значение за счет идиоматики. В связи с этим важно вспомнить утверждения классиков психологии – Л. С. Выготского и А. Р. Лурии, которые настаивали, что восприятие поэзии связано в первую очередь не с наглядными представлениями, а с семантическими переживаниями (Выготский 2001, 202–203; Лурия 2017, 124–31). Один из них экспериментально подтвердил эту идею: в 1930-е годы Лурия проводил серию экспериментов с С. Шерешевским – выдающимся мнемонистом, который запоминал огромное количество информации с помощью разветвленных визуальных ассоциаций. Лурия предложил Шерешевскому описать свои впечатления от стихов Н. Тихонова и Пастернака. Выяснилось, что гипертрофированный визуальный характер восприятия мнемониста, его стремление визуализировать каждую синтагму приводил к тому, что поэтический текст «рассыпался», череда наглядных образов полностью затуманивала смысл строк (Лурия 2017, 124). Наблюдения Лурии чрезвычайно ценны, поскольку позволяют объяснить устройство нормы (насколько можно говорить о норме при восприятии поэзии) на примере аномалии. Если сбой перцептивных механизмов связан с избыточной визуализацией, то очевидно, что норма, во всяком случае, применительно к поэзии русского «темного» модернизма, предполагает нюансированную балансировку зрительно наглядного и семантического. Как мы старались показать, в ВР Пастернак сложным образом уравновешивает одно начало другим, причем в зоне невизуальных смыслов важнейшую роль играет идиоматика и как материал для метафор, и как поставщик конвенциональных и знакомых носителю языка значений. Таким образом, готовые элементы языка прошивают поэтическую ткань ВР. Разбор нескольких показательных примеров демонстрирует, что идиоматика в ВР и, шире, в поэтическом языке Пастернака обладает особым статусом. Она часто служит материалом для сложноустроенных семантических рядов, но вместе с тем обеспечивает читателя комплексом уже предзаданных узуальных смыслов. Поскольку мы сосредоточились на примерах сложного баланса визуального и семантического, могло сложиться впечатление, что идиоматика обеспечивает только темноту и «тесноту стихового ряда». Однако это не так. Во-первых, потому что даже в наших примерах целый ряд фразеологизмов служил SCANDO-SLAVICA 155 единственной надежной точкой понятного смысла. Во-вторых, потому что в ВР много случаев, когда идиоматика употребляется нормативно или с минимальными сдвигами. Эти примеры в основном остались за рамками нашей работы, однако напоследок приведем две цитаты – финальные строки двух стихотворений: «Все это – не большая хитрость» («Любить иных – тяжелый крест … ») и «Мои телячьи бы восторги, / Телячьи б нежности твои» («Все снег да снег, – терпи и точка … »). Оба стихотворения кончаются идиоматической нотой. В первом случае это разговорное клише не большая хитрость, во втором – фразеологический дублет телячий восторг и телячьи нежности. В обоих текстах сложная развертка смысла увенчивается «готовыми» выражениями с заранее заданными и легко узнаваемыми смыслами. В них поэтическая сложность сводится к элементарному называнию того, что уже существует в языковом опыте каждого читателя. В этих и подобных примерах – залог той языковой ясности и стилистической нормативности, к которым Пастернак будет стремиться в более поздних стихах. ORCID Pavel Uspenskij http://orcid.org/0000-0003-2356-3036 Tatiana Krasilnikova http://orcid.org/0000-0002-1108-2641 ЛИТЕРАТУРА Баевский, В. С. 2011. Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма. Москва: ЯСК. Баранов, А. Н. и Д. О. Добровольский 2008. Аспекты теории фразеологии. Москва: ЯСК. Василенко, А. П. 2015. Поэтическая фразеология Б. Пастернака: Систематизация, культурный компонент, перевод на французский язык. Saarbrücken: LAP Lambert Academic Publishing. Выготский, Л. С. 2001. Анализ эстетической реакции: Психология искусства. Москва: Лабиринт. Гаспаров, Б. 2013. Борис Пастернак: По ту сторону поэтики (Философия. Музыка. Быт). Москва: НЛО. Гаспаров, М. Л. и И. П. Подгаецкая, 2008. «Сестра моя – жизнь» Бориса Пастернака: Сверка понимания. Москва: РГГУ. Гиржева, Г. Н. 1991. Поэтика лирики Б. Пастернака: Лингвистический аспект. Диссертация кандидата филологических наук. Москва: Б/и. Горелик, Л. Л. 2018. « … Как отблеск ламп Светлана»: Об одном подтексте у Пастернака. Известия Смоленского Государственного университета 2 (42):88–96. Gutshe, G. 1981. Sound and Significance in Pasternak’s «Leto». The Slavic and East European Journal 25 (3):83–93. 156 P. USPENSKIJ AND T. KRASILNIKOVA Жолковский, А. К. 1986. «Любовная лодка, упряжь для Пегаса и похоронная колыбельная: три стихотворения и три периода Пастернака». В кн.: Мир автора и структура текста: Статьи о русской литературе, А. К. Жолковский и Ю. К. Щеглов (ред.), 228–54, 322–24 (примеч.). Tenafly: Эрмитаж. ——. 2011. Поэтика Пастернака: Инварианты, структуры, интертексты. Москва: НЛО. Jensen, P. A. 1987. «Boris Pasternak’s „Opredelenie poėzii“». in Text and Context: Essays to Honor Nils Åke Nilsson, edited by P. A. Jensen et al., 96–110. Stockholm: Almqvist & Wiksell International. Ковтунова, И. И. 1995. «О поэтических образах Бориса Пастернака». В кн.: Очерки истории языка русской поэзии ХХ в. Опыты описания идиостилей, В. П. Григорьев (ред.), 132–207. Москва: Наследие. Красильникова, Т. и П. Успенский. 2021. Поэтический язык Пастернака. «Сестра моя – жизнь» сквозь призму идиоматики. Москва: ЯСК. Lavine, L. S. 2012. «The Visual and the Epic in Boris Pasternak’s „Devjat’sot pjatyj god“». Russian Literature 71 (1):75–99. Лурия, А. Р. 2017. Маленькая книжка о большой памяти. Ум мнемониста. Москва: Опустошитель. Пастернак, Б. Л. 1989. Собрание сочинений: В 5 томах. Том 1. Составление и комментарии Е. В. Пастернак и К. М. Поливанова. Москва: Художественная литература. ——. 2005. Полное собрание сочинений: В 11 томах. Том 2. Составление и комментарии Е. Б. Пастернака и Е. В. Пастернак. Москва: Слово. Пастернак, Е., et al. 2012. Б. Л. Пастернак: pro et contra. Б. Л. Пастернак в советской, эмигрантской, российской литературной критике. Антология. Т. 1. Составление Ел. В. Пастернак, М. А. Рашковская, А. Ю. Сергеева-Клятис. Санкт-Петербург: РХГА. Рахилина, Е. В. (ред.) 2010 Лингвистика конструкций. Москва: Азбуковник. Salvatore, R. 2014. La lirica giovanile di B. Pasternak (1914–1922): linguaggio poetico e mimesi del reale. Pozzuoli: Photocity Edizioni. Успенский, П. и В. Файнберг. 2020. К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама. Москва: НЛО. Фатеева, Н. А. 1995. «Картина мира и эволюция поэтического идиостиля Бориса Пастернака (поэзия и проза)». В кн.: Очерки истории языка русской поэзии ХХ в. Опыты описания идиостилей, В. П. Григорьев (ред.), 208–304. Москва: Наследие. ——. 2010. «Еще раз об „эстетике небрежности“ в поэзии Бориса Пастернака». В кн.: Н. А. Фатеева, Синтез целого, 190–203. Москва: НЛО. Флейшман, Л. С. 2005. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. Санкт-Петербург: Академический проект. Han, А. 2015. «Two Types of Visuality in Russian Avant-Garde Poetry: Vladimir Majakovskij and Boris Pasternak». Russian Literature 78 (3–4):705–22. Цветаева, М. И. 2008. Письма к Анне Тесковой. Москва: Мемориальный Дом-музей Марины Цветаевой. Шапир, М. И. 2004. «„А ты прекрасна без извилин … “ Эстетика небрежности в поэзии Пастернака». Новый мир 7:149–71.