FS Xrakovskij IV

Р О С С И Й С К А Я А К А Д Е М И Я Н АУ К ИНС Т ИТ У Т Л И НГ ВИ С ТИ Ч ЕС К И Х И С С Л Е Д ОВ А НИ Й Сборник статей к 85-летию В. С. Храковского Под р едак ц ией Д. В. Герасимова, С. Ю. Дмитренко, Н. М. Заики Издательский Дом ЯСК Москва 2019 УДК 80/81 ББК 81 С 23 Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований проект 18-112-00350, не подлежит продаже Утверждено к печати Ученым советом Института лингвистических исследований РАН Р е ц е н з е н т ы: д. филол. наук А. Ю. Русаков, к. филол. наук О. В. Кузнецова С 23 Сборник статей к 85-летию В. С. Храковского / Под ред. Д. В. Герасимова, С. Ю. Дмитренко, Н. М. Заики. — М.: Издательский Дом ЯСК, 2019. — 528 с. ISBN 978-5-907117-37-2 Настоящий сборник подготовлен к 85-летию выдающегося российского лингвиста проф. В. С. Храковского, одного из ведущих специалистов в области лингвистической типологии, аспектологии и теории синтаксиса, в течение многих лет возглавляющего Петербургскую типологическую школу. В сборник включены статьи российских и зарубежных лингвистов, посвященные таким темам, в разное время находившимся в фокусе внимания В. С. Храковского, как общая и славянская аспектология, типология бипредикативных конструкций, теория диатез и залогов, взаимодействие грамматических категорий, эвиденциальность, лексико-семантический подход к синтаксису. Книга адресована специалистам по теории грамматики, грамматической типологии, русскому языку. УДК 80/81 ББК 81 © Авторы, 2019 © Издательский Дом ЯСК, 2019 Б. Вимер (Johannes Gutenberg Universität, Майнц) О семантически инвариантном и грамматически тривиальном в русском виде * Постановка задачи Океан работ по славянской аспектологии необъятен. В нем попрежнему заметное место занимают размышления о том, можно ли глаголам совершенного и несовершенного вида (СВ и НСВ соответственно) приписать по одному инвариантному или хотя бы основному значению. Поиски таких определений особенно интенсивно велись в период практически безраздельного господства структурализма 1, но не иссякают они и до настоящего времени. Как бы обратной стороной поисков основного / инвариантного значения являются попытки установления списков частных видовых значений, прежде всего значений глаголов НСВ. Среди прочих ученых 2 этим вопросам неоднократно * Я хочу принести свою благодарность Наталье Заике за ряд замечаний к первой версии этого текста. Разумеется, за весь текст ответственность несу один я. 1 Ссылки и обзор см. в [Храковский 2000; 2001]. 2 Cр., например, [Падучева 1990; Шатуновский 2009] и разные работы Ю. Д. Апресяна. Согласно [Петрухина 2009: 63], «[м]одель описания частных видовых значений разработана Ю. С. Масловым и А. В. Бондарко [Маслов 1959; Бондарко 1971]». Обзор стандартного набора этих значений см. также в [Lehmann 1999: 217–223], где они объясняются как конфигурации из более элементарных функций. 44 Б. Вимер уделял свое внимание наш юбиляр; см. его статьи последних двух десятилетий, приведенные в списке литературы, откуда и взята следующая цитата: [1] Возможно ли сформулировать такие требования к операционным или иным критериям выделения частных значений таким образом, чтобы получить определенное конечное количество частных значений, которое бы адекватно отражало реальное положение дел? [Храковский 2015а: 149] (см. также [Храковский 2015б: 170]) Вопросы эти вписываются в жизненную научную программу юбиляра, в которой проблемы исчисления грамматических значений занимают одно из первых мест. Кроме того, в последние полтора десятка лет В. С. Храковский особое внимание уделял морфологическим характеристикам и, так сказать, парадигматике славянской, в частности русской, видовой системы. Недавно эти вопросы вызвали оживленную, отчасти полемическую дискуссию в русскоязычных публикациях; в первую очередь здесь стоит упомянуть одну из последних статей самого Виктора Самуиловича [Храковский 2017], но и работы Е. В. Горбовой [Горбова 2015; 2017 и др.], а также работы, обсуждаемые в [Вимер 2017]. Статья [Горбова 2017] содержит пространную критику высказанных Храковским взглядов на «болевые точки» аспектологии. Вникать в аргументы Горбовой (включая возможные контраргументы) сколько-нибудь более глубоко здесь нет возможности, поскольку, как справедливо отметил сам автор, «окончательная оценка морфологии русского вида должна быть… дана в рамках общелингвистической теории парадигм» [Горбова 2017: 48]. Можно добавить, что дискуссии по славянскому виду до сих пор страдают от того, что они не опираются сколько-нибудь последовательно на теорию грамматикализации с четко сформулированными критериями. Собственно говоря, такой теории до сих пор нет. На этом фоне задача предлагаемой статьи весьма скромна. Мне хочется подытожить взгляды В. С. Храковского на ряд аспектологических проблем и подвергнуть их беглой оценке на фоне более общих вопросов, связанных со свойствами грамматических категорий. При этом меня особо интересует способ аргументации самого Виктора О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 45 Самуиловича, а также причины одного парадокса, на который, видимо, никто до сих пор не обратил внимание. Думается, что такой подход справедлив по отношению к юбиляру, который всегда учил стремлению к строгой последовательности мысли, даже если она может привести к утверждениям, кажущимся многим еретическими (хотя бы на первый взгляд). Настоящая статья не претендует на полный охват релевантных рассуждений и фактов, скорее я позволю себе «выковырять изюминки», подкинутые самим Виктором Самуиловичем. Я начну с того, что грамматический характер видовой оппозиции в славянских языках не предопределяет тип морфологического устройства, иначе говоря, с того, что наборы функциональных оппозиций, лежащие в основе вида, в большой степени независимы от формального устройства словоформ (§ 1). Затем я остановлюсь на критериях, на которые исследователи в явном, а часто и в неявном виде опирались при определении грамматической оппозиции вида, в частности при выделении видовых пар (§ 2). В конце я рассмотрю ряд положений и предпосылок, связанных с попытками максимальной редукции основных значений НСВ (§ 3). Статью завершают выводы (§ 4). 1. Об относительной независимости функционального и формального устройств славянского вида Кажется, сегодня мало кто будет спорить с тем, что функции вида теснейшим образом взаимодействуют с акциональными свойствами, заложенными в самих глагольных лексемах. Во всяком случае, основные функции вида, связанные с акциональным характером действия, обусловлены лексическими дефолтными значениями глагольных основ теснее, чем это наблюдается у категории времени, наклонения или лица. В морфологической типологии это свойство объяснялось как следствие принципа релевантности (Relevance Principle), введенного в [Bybee 1985], а в аспектологии этому обстоятельству отдает дань целое множество теорий, описывающих вид как систему грамматических операторов (= operators), взаимодействующих с исходными значениями 46 Б. Вимер лексем (= operanda) 3. По сути дела, такой подход был предложен еще в классической статье [Маслов 1948]. В России на тесную связь видовых и лексических значений глаголов обращали внимание в первую очередь те ученые, которым было важно создать исчерпывающую, но экономную рамку толкования глаголов НСВ и СВ с учетом их грамматических свойств. В связи с этим [Гловинская 1982: 56–57] писала: Положение I: [2] …нельзя естественным образом истолковать значение глагольной словоформы как лексическое значение глагольной основы, очищенное от значения вида, плюс значение видового показателя: истолковать глагольную основу безотносительно к виду невозможно. Храковский замечал, что эта особенность «связана с тем, что категория вида является категорией всех форм глагола (как финитных, так и нефинитных), т. е. категорией лексемы, тогда как другие категории являются категориями только финитных форм» [Храковский 2015а: 146]. Говоря иначе, теснейшая связь видовых значений со значениями глагольных основ, подводимая под принцип релевантности Байби, перекликается с одним фундаментальным формальным свойством оппозиции СВ : НСВ, а именно с тем, что видовая принадлежность не ограничена одними финитными формами (или только подмножеством этих форм). Это свойство необходимо считать одним из наиболее убедительных аргументов в пользу словоклассифицирующего статуса вида в славянских языках 4. Сама М. Я. Гловинская придерживалась словоизменительной трактовки русского вида 5. Позиция Храковского по этому 3 Cм., например, обзор [Sasse 2002], в котором это множество обозначается как «radical selection theories». 4 Аргументы в пользу такого статуса приводятся в [Плунгян 2011: 406–415; Аркадьев, Шлуинский 2015; Храковский 2015в: 312–315; Wiemer, Seržant 2017]. 5 Неслучайным нужно признать тот факт, что сторонники словоизменительной трактовки, как правило, ограничивали парность глаголов СВ — НСВ парами, образованными путем вторичной имперфективации. См. об этом еще [Кarcevski 1927 [2004]: Ch. IV], а в последнее время [Горбова 2015; 2017], О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 47 вопросу неустойчива: в [Храковский 2015а: 146–147; 2015в] он приводит аргументы в пользу словоклассифицирующей трактовки, тогда как в [Храковский 2015б: 169] он, скорее мимоходом, высказывается за вид как словоизменительную категорию. Кроме того, в [Храковский 2015в: 306–307] он указывает на вроде бы известный («тривиальный») факт: Положение II: [3] Видообразование происходит с помощью двух деривационных морфологических механизмов: префиксального и суффиксального. Это положение относит оппозицию СВ : НСВ к словоообразовательным категориям. Оно направлено на формальную сторону устройства оппозиции и подчеркивает тот факт, что не только образование видовой пары, но и вообще образование глагольной основы противоположного вида, как правило, происходит с помощью добавления того или иного аффикса 6, а семантика этого аффикса не испытывает ограничения со стороны самостоятельных показателей, например времени или лица-числа. Необходимо осознать, что в славянском виде словообразовательные и словоклассифицирующие свойства обусловливают друг друга 7. Более того, трудно себе представить словообразовательную видовую систему без грамматической классификации: грамматический характер которая, среди прочих, ссылается на работы Ю. С. Маслова, вышедшие начиная со второй половины 1950-х гг. По-видимому, словоизменение слишком прямолинейно отождествляют с регулярностью морфологического процесса и отсутствием (или минимумом) лексических различий. О критике такого подхода см. [Храковский 2015в: 312–313]. 6 См. работу [Lehmann 2013: 240–253], в которой предлагается определять тип морфологической категории, исходя из того, какая часть словоформы определяет граммему данной категории: основа или окончание. Здесь можно оставить в стороне довольно специфические отношения между семельфактивными и мультипликативными глаголами (типа кив-ну-ть — кив-а-ть). В них действительно происходит мена суффиксов ({nu} — {a}), что приближает видовую оппозицию к словоизменению. 7 О том, что эти два типа свойств не противоречат друг другу, а дополняют друг друга, см. [Вимер 2006]. 48 Б. Вимер вид приобретает только вследствие того, что в принципе все глагольные основы разводятся по минимально пересекающимся наборам функций. Из-за этого глаголы, объединенные в парах (а также супплетивные, такие как поймать — ловить), не просто являются синонимами друг друга, но у них наблюдается сильная тенденция к дополнительному распределению по грамматически релевантным контекстам (см. [Wiemer 2008; Wiemer, Seržant 2017: § 2]). И наоборот, вряд ли можно себе представить систему грамматической классификации глагольных основ, в которой основы, относящиеся к разным грамматическим классам, не были бы — или были бы лишь в небольшой мере — соотнесены словообразовательными процессами. Тут можно возразить, что «парадный пример» классифицирующей категории, т. е. род существительных, «обходится» без заметного количества таких процессов. Но в отличие от вида, род — категория в высокой степени десемантизованная, а именно в той ее части, в которой семантическая мотивация (еще) очевидна, словообразовательные связи «всплывают», прежде всего в названиях лиц по профессиям, по социальному статусу и т. д., в которых род определяется через пол (абитуриент Þ абитуриент-к-а, учитель Þ учитель-ниц-а и т. д.). Вернемся к указанному выше Гловинской свойству русского вида («вид является лексически детерминированной категорией»; см. [Храковский 2015в: 307]). Оно свидетельствует всего лишь о том, что вид теснее связан с глагольной основой семантически, но из этого автоматически не вытекают его формальные свойства, т. е. способы морфологического выражения. Во многих других языках видовая оппозиция выражается либо словоизменительным способом (напр., аорист — имперфект в романских языках, литовский итератив на -dav-, причем в обоих случаях только на уровне прошедших времен), либо аналитически (напр., английская оппозиция simple vs. continuous). Словоизменительный вид тяготеет к фузии, т. е. к морфологическому сращению с показателями других категорий, и отсюда также возникают известные ограничения тем или иным временным планом (в основном, прошедшим, см. романские языки и литовский). Это сравнение показывает, что семантическое свойство совместимости исходного значения грамматической категории (т. е. вида) с акциональными свойствами глагольных лексем необходимо отделять от свойств морфологического выражения. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 49 2. Насколько бинарный характер видовой оппозиции нуждается в парности? Отвлекаясь от принципиального бинарного деления на класс СВ и класс НСВ, мы замечаем, что глагольные основы ведут себя неодинаково и их состав распадается на подклассы. В. С. Храковский считает общепринятым следующее положение; см. [Храковский 2015а: 145–146; 2015в: 306]. Положение III: [4] В русском языке самый основной способ деления глагольных основ (представляющих определенные лексемы) приводит к трем классам: парные (СВ — НСВ) vs. непарные, последние распадаются на СВ-tantum, НСВ-tantum 8. Альтернативно предлагалось выделить только два класса: непарные глаголы НСВ vs. глаголы СВ — причем непарность НСВ обусловлена семантически, а непарность СВ не имеет семантического основания [Зализняк, Шмелев 2000: 83–85; Падучева 2009]. Этот подход имплицирует совсем строгое применение критерия парности Маслова [Маслов 1948] и предположение онтологического тождества глаголов СВ и НСВ, которое проявляется в так называемых тривиальных условиях замены СВ ® НСВ. Тождество это определяется только в направлении СВ ® НСВ, т. е. НСВ выступает всего лишь «лексической копией» глагола СВ (см. [Зализняк, Шмелев 2000; Зализняк и др. 2015] и обсуждение в [Вимер 2017]). Здесь возникает парадокс: парным глаголам НСВ приписывается событийное значение в качестве тривиального, но основным (или инвариантным) значением все-таки признается актуально-длительное значение (см. § 3). Иначе говоря, грамматически наиболее релевантным (и лексически менее обусловленным) значением НСВ признается событийное, но в качестве основного постулируется актуально-длительное, которое не может послужить основой для видовой парности и которым не обладает огромное количество лексем 8 Эта точка зрения была обоснована еще в [Маслов 1948]. 50 Б. Вимер НСВ (см. [Lehmann 1998]). Примечательно, что этот парадокс обнаруживается в аргументации как Храковского, так и только что упомянутых московских ученых, которые на стыке 1980–1990-х гг. воскресили принципы описания русской видовой оппозиции, предложенные в [Маслов 1948]. Причину этого парадокса можно усмотреть в противоборстве двух принципов определения грамматического характера видовой оппозиции. То ли грамматический характер определяется по тому, каким образом с помощью глагольной морфологии (в данном случае продуктивных образцов основопроизводства) последовательно противопоставляются типы ситуаций (событие ® СВ vs. процесс ® НСВ; событие ® СВ vs. состояние ® НСВ). В этом случае основой определения являются семантические различия, связанные с акциональным характером ситуаций, которые следует считать мотивирующими для видовой оппозиции на ранних стадиях ее развития (и которые, независимо от формального устройства, входят в определение категории вида) 9. То ли грамматический характер обусловлен скорее всего противоположным свойством, а именно нейтрализацией такого семантического противопоставления (в пользу событийности), а эта нейтрализация лежит в основе тривиальных условий замены СВ ® НСВ. Подобное подавление семантически мотивированных факторов грамматической оппозиции свойственно более продвинутым стадиям развития данной категории. Поэтому справедливо считать признаками продвинутой стадии грамматикализованности вида как высокую надежность тривиальных условий парности, так и тесное взаимодействие видовой принадлежности глагола с другими категориями глагола и на уровне предложения (см. [Вимер 2001; Wiemer 2008]). Указанный парадокс связан и с тем, что в первом случае основой для описания видовой системы выбирается свойство, различающее глаголы СВ и НСВ, и то по семантической причине. Например, в предельной видовой паре СВ обозначает завершение предельной ситуации (Мы построили дом), тогда как НСВ — при прочих равных условиях — выделяет процесс, который к этому событию ведет (Мы 9 См., например, [Сomrie 1976; Маслов 1990], где вид определяется как грамматическая категории глагола, которая указывает на способ протекания действия или распределения его во времени. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 51 строили дом). В последнем случае, напротив, основой определения является то, что оба глагола объединяет, причем на функциональном уровне и вследствие взаимодействия с другими категориями (например, с временем). Основой объединения служат контексты нейтрализации акциональных различий и тем самым условия возможной или обязательной замены одного глагола другим (когда нельзя говорить о «прочих равных условиях»); см., в первую очередь, [Зализняк, Шмелев 2000: 47–52]. В русскоязычных аспектологических работах (а вслед за ними и во многих других) эти два противопоставленных основания описания свойств русской (славянской) видовой системы постоянно перекрещиваются, однако они как таковые осознаются плохо также и общей аспектологией: что является семантической мотивацией системы (категории), а во что эта система может обернуться, обрастая все бóльшим количеством ограничивающих и дополнительно распределяемых функций (факторов)? Оба критерия выделения грамматической оппозиции имеют право на существование, но, поскольку они могут вступать друг с другом в противоречие, необходимо заранее и на независимой основе договориться о критериях того, какому из принципов отдается предпочтение. Иначе говоря, за каким из принципов признается высший ранг в иерархии факторов, влияющих на выбор вида. Если нет такой договоренности на независимой основе, а потенциально противоположные критерии «грамматичности» неосознанно применяются попеременно (т. е. по сути произвольно), создается парадокс, о котором здесь идет речь, а вместе с ним и бесплодные споры. Видимо, понятие парности не перестает создавать камни преткновения в славянской аспектологии. В настоящей статье я не буду высказываться по этому вопросу более систематически. Однако обратимся к следующему положению, которое касается так называемых видовых троек, а точнее, биимперфективных видовых троек. Под ними подразумеваются случаи, когда «на роль имперфективного коррелята претендует сразу два глагола» [Зализняк и др. 2015: 58 и сл.], т. е. одна простая основа и одна основа, полученная в результате вторичной суффиксации; напр., читать — про-читать — прочит-ыва-ть, жечь — с-жечь — сжиг-а-ть. В. C. Храковский [2005; 2006] называет их конвенциональными тройками: 52 Б. Вимер Положение IV: [5] …конвенциональные тройки не колеблют бинарное устройство видовой системы русского глагола. Дело в том, что первичный и вторичный имперфективы в этих тройках… имеют взаимодополняющие друг друга аспектуальные характеристики. Поэтому совсем не случайно эти глаголы в словарях толкуются практически одинаковым образом [Храковский 2015в: 315]. Можно в принципе согласиться с тем, что бинарный характер видовой оппозиции не нарушается, если члену НСВ приписываются сразу две основы, частновидовые функции которых не совпадают полностью. Здесь напрашиваются параллели из области словоизменительных парадигм. Рассмотрим именное склонение. Из истории русского языка (как и других языков) известны случаи, когда множественное число того или иного существительного образовывалось с помощью разных окончаний. Впоследствии либо одно из «дублетных» окончаний исчезало, либо оба варианта расходились по значениям. В качестве примеров последнего процесса можно привести: (1а) учител-я́ (1б) учи́тел-и (2а) сын-овь-я́ (2б) сын-ы́ (3а) 10 колен-и (род. колен-Æ, колен-ей) ‘часть ногиʼ (3б) колен-а (род. колен-Æ), колень-я (род. колень-ев), напр. водосточных труб ‘отдельная часть чего-л., идущего ломаной линией, от одного сгиба или поворота до другогоʼ (3в) колен-а (род. колен-Æ) ‘законченный мотив в музыкальном произведенииʼ 10 Данные и перифразы по [МАС 1982, II: 72], где выделяется еще больше значений. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 53 Ни в период предполагаемого свободного варьирования альтернативных окончаний, ни после того как наступала семантическая дифференциация, бинарное противопоставление единственного и множественного чисел не расшатывалось. Другое дело, что варианты иногда созданы при участии некогда более продуктивного показателя собирательности (*j), в иных случаях они происходят из ушедшего двойственного числа (см. пример (3а)). Вариативность (свободная или «семантизированная») имела место после исчезновения двойственного числа как отдельной граммемы, т. е. тогда, когда число имен уже стало категорией бинарной. Несколько другого порядка примеры типа окончаний {u} (vs. {a}) для обозначения неопределенного количества (налили ча-ю) и {ú} (vs. {’e}), используемого в локативном значении (ср. стоять на мост-у vs. думать о мост-е). Как {u}, так и {ú} являются реликтами u-склонения. В отличие от предыдущих примеров их специфические падежные значения «подстраиваются» под другие падежи (родительный и предложный соответственно), а {u} к тому же не является обязательным. Но все-таки нельзя утверждать, чтобы из-за этих дополнительных показателей падежная система разрушалась или хотя бы существенно перестраивалась. Эти показатели только выбирают из уже существующего состава функций падежей, к которым они «прикрепляются», одну определенную функцию 11. Перед нами аналогия с актуально-длительным значением, на котором обычно «специализируются» бесприставочные НСВ из троек. Нельзя сказать, чтобы эти глаголы создавали какой-нибудь третий член в видовой оппозиции или чтобы они «подшивались» под НСВ, создаваемый в основном только вторичными имперфективами. Уже эти краткие параллели показывают, что нет нужды говорить о разрушении бинарного характера какой-либо категории, если для одного из ее членов обнаруживаются варианты. Вид здесь не является 11 Поскольку речь идет о функциях (или наборах функций), то не имеет особого значения, описываются ли {u} и {ú} как показатели периферийных, но отдельных падежей (см. [Зализняк 1967: 281–287]) или как «подпадежи» других падежей [Corbett 2012: 203–209]. Важно, что и в том, и в другом случае более узкие функции местного на {ú} и «партитивного» на {u} покрываются предложным и родительным падежом соответственно. 54 Б. Вимер исключением (впрочем, независимо от морфологического статуса как категории словоизменительной или словообразовательной). Другое дело, когда нужно устанавливать, какая из основ НСВ в тройке имеет больше права претендовать на то, чтобы считаться «настоящей» видовой парой с основой СВ. Кажется, нет разногласий относительно того, что это решение нельзя принять «оптом», а нужно рассматривать каждую отдельную тройку. Так это делали, например, [Апресян 1995] и [Зализняк и др. 2015]. Но в их описаниях мы наталкиваемся на последствия вышеописанного парадокса. Авторы расклассифицировали тройки по типам в зависимости либо от того, какая из основ НСВ объединяет в себе большее количество частновидовых значений НСВ, либо от того, какая из основ НСВ более способна замещать основу СВ в условиях тривиальной парности. Напомним, что такая замена противостоит семантическому соотношению СВ и НСВ в предельных парах (а практически все конвенциональные тройки строятся на предельных глаголах), в которых НСВ может выражать предельный процесс, а СВ — событие, которым этот процесс завершается. В таком соотношении НСВ и СВ как раз онтологически нетождественны. Тут мы дошли до загвоздки: что в действительности принимается за основу выделения парности и тем самым признания «лучшей парой» к основе СВ бесприставочного имперфектива или вторичного имперфектива? В. С. Храковский приводит аргументы в пользу бесприставочного имперфектива в случае есть — съесть — съедать [Храковский 2015в: 315]. Интересно выяснить, почему так происходит: «в известном смысле перфектив ближе к первичному имперфективу, поскольку он обозначает событие, завершающее процесс, обозначаемый первичным имперфективом» [Там же]. Приводится пример: (4) Юра долго рассказывает, какие блюда он ел в этом доме, и как много он лично съел. [Фазиль Искандер. НКРЯ] Здесь решающее значение имеет не замена на основании онтологического тождества, а дополнительное распределение акциональных функций НСВ и СВ в сложной предельной ситуации. Дальше Храковский пишет [Там же]: «Реально у первичного имперфектива стандартно есть все основные аспектуальные значения, которые в принципе имеют глаголы НСВ, и к тому же он может употребляться как О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 55 с прямым дополнением, так и без него». Таким образом, аргументом «лучшей парности» в пользу бесприставочного имперфектива является не только более широкий диапазон частновидовых значений, но и возможность опущения одного из актантов. Такой аргумент идет вразрез с принципами выделения тривиальных видовых пар, т. е. таких, которые как единственные «настоящие пары» признаются, например, в [Зализняк и др. 2015]. В. С. Храковский это противоречие осознал. Кроме того, он показал, что вторичный имперфектив в большей мере, чем первичный имперфектив, ведет себя как «лексическая копия» основы СВ именно в императиве. Правда, вторичные имперфективы в императиве под отрицанием встречаются крайне редко, но если они встречаются, то не с прохибитивной, а с предостерегательной (превентивной) функцией, т. е. с той, которая свойственна как раз глаголам СВ. Мотивировать употребление НСВ может ситуация, когда на императив (т. е. его директивную функцию) накладывается совсем другой фактор, а именно многократность. См. одно из всего лишь двух вхождений, найденных В. С. Храковским в НКРЯ на форму не съедай! ([Храковский 2015в: 316]; ср. также [Храковский 2005: 51]): (5) Помню, она говорила «Не съедай хлеб, еще до того как принесут мясо!» [А. П. Ладинский. НКРЯ] Это наблюдение необходимо проверить на большем количестве троек. Если оно на них подтвердится, то это, с одной стороны, можно оценить как лишний довод того, что «первичный и вторичный имперфективы в конвенциональных тройках не исключают, а дополняют друг друга. У этих глаголов дополняющие друг друга наборы аспектуальных значений, которые в совокупности в принципе может иметь глагол НСВ» [Там же]. С другой же стороны, это скорее говорит в пользу того, что самой близкой парой к СВ нужно считать вторичный имперфектив. Парадокс снова возникает из-за того, что в научной дискуссии о статусе троек, так же как вообще о статусе видовых пар, на практике не устанавливается последовательной иерархии критериев: либо решения принимаются исходя из тривиальных условий парности (по «онтологическому критерию»), либо выше всего ставится дополнительное распрeделение (процесс vs. событие) предельных основ. 56 Б. Вимер По сути, возможна еще третья точка зрения, согласно которой «настоящую пару» с глаголом СВ образует тот глагол НСВ, который объединяет в себе больше значений, признаваемых «основными». Такой аргумент выдвигал [Апресян 1997], указав на то, что из тройки у исходного (т. е. бесприставочного) глагола НСВ, как правило, отмечается процессное, общефактическое, профетическое и потенциальное значения, а у производного НСВ — обычно только многократные значения и замещение СВ в настоящем нарративном. То есть, с одной стороны, аргументом в пользу признания бесприставочного НСВ «собственно парным» к СВ является количество признанных основных значений. С другой стороны, снова правомерен вопрос: нет ли иерархии по этим же значениям, а если да, то не занимает ли высшее место в такой иерархии тривиальная замена, поскольку она в состоянии «перечеркивать» другие основные? В принципе можно представить себе еще один, т. е. четвертый, способ разграничения обоих глаголов НСВ в тройках, если опираться на распределение глаголов НСВ по сравнению с глаголом СВ. Распределение, выделяемое этим способом, не функциональное, а скорее лексическое или даже лексикографическое. Оно основывается на количестве совместных с глаголом СВ значений (в виде разных толкований), а также на учете реализуемых семантических валентностей, в частности на том, может или должно выражаться прямое дополнение. Храковский [2005: 53–57] такой анализ провел (хотя и не выделив его как дополнительный способ разграничения глаголов НСВ в тройке). На примере тройки читать — прочитать — прочитывать он показал, что вторичный имперфектив с перфективом объединяет невозможность «пропуска» прямого дополнения, зато у первичного имперфектива есть все основные значения, в том числе практически все те, которые релевантны для замен в тривиальных условиях парности. В. С. Храковский справедливо выразил свое удивление такому «разнобою» точек зрения, и он тщательно выявил слабые точки в аргументации у каждой из них. Применительно к конвенциональным тройкам он предложил говорить «о двух вариантах одной формы в парадигме» [Там же: 53]. Хочется лишь задать вопрос, почему нужно говорить о вариантах одной формы. Такая формулировка вписывается в словоизменительную трактовку видовой оппозиции, от которой автор, по-видимому, ушел (см. § 1). О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 57 3. Необходимо ли инвариантное (vel основное) значение НСВ для исчисления функций вида? В. С. Храковский [2000; 2001] предлагал исчисление семантики СВ и НСВ как членов эквиполентной оппозиции, причем он опирался на разбор высказываемых в литературе в то время гипотез об инварианте СВ и НСВ. Он справедливо отмечал, что в литературе существует множество ярлыков, нуждающихся в определении. Замечательно то, что, противопоставляя прототипические и непрототипические ситуации, он сам выделял длительную ситуацию в качестве прототипической, но точнее этот выбор не обосновывал. Вместе с тем основой выделения прототипических, т. е. основных, значений обеих видовых граммем он считал линейный план видовых значений, а не количественный (о соотношении этих уровней см. ниже). Стержнем этого плана является понятие фаз: начальной, серединной и конечной. Исходя из этого, он вычленял семь теоретически возможных конфигураций отдельных или комбинированных фаз и констатировал: Пoложение V: [6] …прототипические значения НСВ и СВ, для обозначения которых используются ярлыки: ‘актуально-длительное / одна из серединных фазʼ и ‘конкретно-фактическое / переход в новое состояниеʼ, не представляют собой отдельных семантических сущностей, а сводятся к фазовым значениям и их комбинациям [Храковский 2000: 199; 2001: 104]. Любопытным побочным результатом этого анализа являлся вывод о том, что «граммема СВ устроена более сложным образом по сравнению с граммемой НСВ» [Там же], поскольку СВ реализует шесть из семи логических возможностей исчисления, а НСВ всего лишь одну. Однако здесь нужно понимать, что исчисление опиралось исключительно на выделение и комбинацию фаз. В более поздних работах Храковского становилось все более понятным, что фазы определяются с помощью «окна восприятия» (есть и другие метафоры, как, например, кадры киноленты), т. е. точки зрения наблюдателя. При 58 Б. Вимер таком подходе неизбежно, что количественный план подчиняется линейному. Это становится особенно явным в [Храковский 2015б]. Интересно посмотреть, как в последние годы Храковский подходил к тому, что он не считал «отдельными семантическими сущностями» (см. [6]). В ряде работ Храковский рассматривал соотношение двух типов (или «кластеров») значений НСВ, которые в иерархии видовых функций занимают высокую позицию: конкретно-процессное и неограниченно-кратное (см. также [Бондарко 1971: 31–32]). В своих критических обзорах он обращал внимание на то, что терминологически эти два кластера представляются в некоторых случаях как «основные» значения НСВ, а в других случаях один из них (как правило, конкретно-процессное значение) трактуется как инвариант [Храковский 2014: 7]. Храковский рассуждал о двух различных трактовках такой ситуации: либо оба предполагаемых основных значения следует признать «элементами одной семантической сети», либо нужно исходить из возможности двухуровневого строя грамматических категорий. Тогда конкретно-процессное значение можно считать ведущим в области линейной аспектуальности, а неограниченно-кратное значение — основным в области глагольной множественности 12. Последняя трактовка соответствует недавней типологической традиции, в которой, по сути дела, уже попрощались с поисками инвариантных значений. Вместо этого предполагается, что функции некоей единицы (морфемы, конструкции и т. д.), которую можно считать этимологически тождественной самой себе, развивают своего рода сеть, а вопрос о том, представляют ли эти функции полисемию, омонимию или еще какой-нибудь тип семантической альтернации, как таковой не ставится, можно его считать второстепенным и лишь терминологическим (см. [Haspelmath 2003: 230–233]). Этот подход укладывается в рамки исследований, которые связаны с семантическими картами. По сути, он не противоречит подходу, согласно которому считается, что можно описывать грамматический показатель (или какую-либо другую единицу), разводя его значения на два или более уровня функций. Этот подход, естественно, имеет то преимущество, что функции, 12 О таком двухуровневом подходе см., в первую очередь, [Плунгян 2011: 382– 402]. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 59 которые на первый взгляд противоречат друг другу, могут укладываться в динамическую иерархию. Следовательно, совмещение обоих подходов само по себе не приводит к парадоксу (см. [Храковский 2014: 7]); он возникает только тогда, когда за показателем хотят «закрепить» лишь одно значение, придерживаясь прежних структуралистских постулатов. Создается впечатление, что рассуждения Храковского вызваны противоборством между такими постулатами и попыткой выйти из создаваемого прокрустова ложа (‘один показатель, значит, и одно значениеʼ). На этом фоне постараемся теперь оценить предложение Храковского рассматривать признак неизменности как инвариант значения НСВ 13, а актуально-длительную и неактуально-длительную функции как варианты этого инварианта (см. [Храковский 2014; 2015б]). Вместе с тем повторительные (итеративные, многократные) функции подчиняются неактуально-длительному варианту. Этот тезис основывается на том, что [7] при повторительных употреблениях НСВ «все следующие друг за другом ситуации происходят в разные периоды времени и при этом говорящий в момент речи не наблюдает ни одной из них. á…ñ Ситуации, входящие в эту цепочку, могут рассматриваться как фрагменты длительной ситуации Р1 более высокого уровня» [Храковский 2015б: 174]. По сути, количественный план видовых значений (иначе: глагольная множественность) подгоняется под линейный план. Можно согласиться с автором в том, что такая трактовка «дает естественное объяснение совмещению дуратива и хабитуалиса в имперфективных формах разных языков» [Храковский 2015б: 175] 14 . Однако такая трактовка получается в результате своеобразного фокуса: 13 Правда, в [Храковский 2014: 5] вскользь допускается возможность, что у НСВ вообще может и не быть инвариантного значения. 14 Справедлива также критика В. С. Храковского в адрес многих исследователей ([Падучева 2012] и др.), которые непоследовательно представляют так наз. инвариантное значение НСВ, когда «[р]ечь идет не об общем значении НСВ… а о значении, противопоставленном инвариантному значению СВ. Ведь у НСВ есть еще и итеративное значение, статус которого не вполне ясен. С одной 60 Б. Вимер свойства мультипликативной ситуации переносятся на свойства собственно итеративной; меняется всего лишь «формат» интервалов, которые находятся под ассерцией (иначе: в окне восприятия). Мультипликативная множественность помещает наблюдателя в один объемлющий интервал, а в случае собственно итеративной множественности повторяются не фазы в рамках одного такого интервала, а сами эти объемлющие интервалы. Поэтому мультипликативная повторяемость и может «вкладываться» в итеративную; ср. пример из [Храковский 2014: 10]: (6) Я ее обнимаю, с ней делюсь, она иногда шепчет мне что-то тайное, иногда кричит на меня, простужается, даже кашляет при плохой погоде. [НКРЯ; И. Любарская: Ода славе // Общая газета (1997)] Следовательно, попытка Храковского «подстроить» итеративное значение под постулируемый конкретно-процессный инвариант НСВ основывается на довольно умозрительном метафорическом переносе «мелких форматов» наблюдения в «крупные форматы». Тогда «своего рода длительную ситуацию более высокого уровня (длительность в широком смысле)» и можно определить «как частный случай линейной аспектуальности» [Храковский 2014: 11]. Однако, собственно говоря, при этом не только изменяется свойство интервалов, но устраняется наблюдаемость, которая входит в выдвигаемое автором инвариантное значение. Вместе с тем остается непонятным, как попытку определения инварианта НСВ можно примирить с хорошо известным фактом, что западный тип славянских языков отличается от восточного типа тем, что итеративные значения гораздо регулярнее закреплены за СВ (см. [Dickey 2000] и мн. др.). Вероятно, все-таки лучше отдать предпочтение модели, в которой линейный и количественный планы видовых значений трактуются как равноправные измерения, а не подгоняются один под другой? При таком решении важно лишь устанавливать (для разных групп или даже отдельных славянских языков) иерархию факторов в случае, когда оба плана вступают друг с другом в конфликт. стороны, это значение вроде бы не является инвариантным, а с другой стороны, рассматривается наравне с ним» [Храковский 2014: 5]. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 61 Наконец, В. С. Храковский пытался обосновать свое предложение описания инварианта НСВ строгим разведением значения граммемы (а таковых не может быть более одного) и воздействием разного типа контекстов. Под «контекстом» может пониматься как синтаксический контекст (в рамках предложения или более широкого дискурса), так и лексическое значение глагола или разные глагольные аффиксы, влияющие на акциональный характер действия (пере-...-ся и под.). В связи с этим вывод о том, что единственным основным значением НСВ нужно считать актуально-длительное значение, был повторен в [Храковский 2015а: 152]. Его стоит привести в полном объеме: Положение VI: [8] У граммемы НСВ в русском языке (да и во всех славянских языках) только одно грамматическое (актуально-длительное или процессное) значение, которое всегда присуще глаголам НСВ настоящего времени акциональных классов действий и процессов в минимальном исходном контексте, включающем обязательные актанты в форме единственного числа, при условии, что лексема не препятствует выражению этого значения, а высказывание является утвердительным. Все так называемые частные значения граммемы НСВ ничто иное, как аспектуальные характеристики высказывания, которые возникают в результате изменения минимального исходного контекста. По-видимому, желание определить искомый инвариант НСВ привело к формулировке, включающей сразу несколько оговорок. Уже один этот факт симптоматичен: даже спустя многие десятилетия усилий разных ученых с трудом удается подогнать к одному абстрактному значению все типы употреблений, в которых встречаются глаголы НСВ. Особенно примечательно то, что определение основного значения НСВ охватывает не все глаголы НСВ, а лишь те, у которых лексическое значение способствует постулируемому основному значению. Кроме того, из рассмотрения исключаются случаи, в которых количество и тип актантов или обстоятельств в предложении мешают реализации этого основного значения. Что касается минимальных контекстов, то, естественно, можно договориться, что будут рассматриваться только изолированные предложения в изъявительном наклонении (как 62 Б. Вимер модально наиболее нейтральном) без отрицания и что все актанты будут иметь конкретно-референтный статус. Но даже тогда остается вопрос, будут ли минимальные контексты по умолчанию способствовать актуально-длительному значению. Приведем примеры, используемые в [Храковский 2015а: 149–150]: (7) Мальчик моет машину. (8) Мы играем в преферанс. По мнению Храковского, во всех такого типа предложениях (и с глаголами НСВ, которые лексически допускают актуально-длительное значение) актуально-длительное значение появляется по умолчанию, а повторительное значение нуждается в дополнительных средствах. Это предположение разумно, но, насколько я могу судить, оно пока еще не подкреплено эмпирической проверкой. Кроме того, остается загадкой, как нужно моделировать процесс переноса, когда мы имеем дело с неактуальным настоящим, в котором наблюдаемость снимается (см. выше). 4. Выводы По каждому из затронутых выше вопросов написано уже достаточно много, а целью этой статьи не могло быть их решение. Ей стало всего лишь указание на то, что некоторые из болевых точек славянской и общей аспектологии, поднятых Виктором Самуиловичем, стоило бы рассматривать в несколько другом ракурсе. Я позволю себе подвести краткий итог, сменив ракурс. Во-первых, на вопрос, сформулированный в [1], можно ответить «да». Однако можно сомневаться в том, что отражение «реального положения дел» будет зависеть от того, как решается вопрос об инвариантном / основном значении НСВ (и решается ли он вообще). Что мы выиграем, если количественный план аспектуальных значений подчиняется линейному плану? Частновидовые функции можно представить в виде сети, подобно семантической карте, а попытки сведéния любых кратных значений к актуально-длительному значению лишь О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 63 мешают адекватному охвату совокупности частновидовых значений, коль скоро их дифференциальные признаки (или условия употребления) смазываются. К тому же мы лишаем себя возможности дифференцированного описания межславянских различий в выборе СВ и НСВ; кратные значения же в этом отношении представляют собой «невралгическую зону». Во-вторых, большой проблемой в описании специфики употребления СВ и НСВ в славянских языках является недостаточное различение разных типов факторов, влияющих на выбор вида. Проблема начинается с того, что исследователи не осознают (или осознают недостаточно), что за этим выбором стоят и семантические факторы, и факторы структурного порядка (взаимодействие с другими категориями глагола и на уровне предложения или даже высказывания). Первые можно отнести к мотивирующим источникам, отвечающим за ранние стадии становления видовой системы; вторые усиливаются по мере укрепления этой системы. Оба типа факторов постоянно вступают в конфликт. Поэтому и существенно эксплицировать, какому типу отдается предпочтение при оценке грамматического характера вида. Когда делаются ссылки на степень грамматикализации этой системы, необходимо знать, какой тип факторов находится в фокусе внимания. Вообще бросается в глаза, что критерии грамматикализации не формулируются четко (или не формулируются вовсе), не говоря уже об их критической оценке. Отсюда и парадоксы и противоречия в оценках. Вместе с этим, в-третьих, от оценки степени грамматикализации видовой системы необходимо отделить дискуссию о типе морфологической оппозиции этой системы. Спор о том, нужно ли считать оппозицию СВ : НСВ категорией словоизменительной или словообразовательной, и, если заключение будет вынесено в пользу последней, о том, как она сопряжена со свойствами словоклассифицирующей категории, может не иметь особого значения для определения функциональных наборов СВ и НСВ, начиная с «классических» частновидовых значений и заканчивая взаимодействием вида с противопоставлениями на уровне высказывания (как, например, прохибитивная vs. превентивная функции директивных иллокутивных актов). Как видно, критические обзоры работ Виктора Самуиловича заставляют нас задуматься о критическом пересмотре ряда ключевых положений. Именно этому сам юбиляр нас и учил всегда. 64 Б. Вимер Литература Апресян 1995 — Апресян Ю. Д. Трактовка избыточных аспектуальных парадигм в толковом словаре // Апресян Ю. Д. Избранные труды. Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. С. 102–113. Апресян 1997 — Апресян Ю. Д. Лексикографическая трактовка вида: нетривиальные случаи // Труды аспектологического семинара филол. фак-та МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 2. М.: МГУ, 1997. С. 7–20. Аркадьев, Шлуинский 2015 — Аркадьев П. М., Шлуинский А. Б. Словоклассифицирующие аспектуальные cистемы: опыт типологии // Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3. С. 4–24. Бондарко 1971 — Бондарко А. В. Вид и время русского глагола. М.: Просвещение, 1971. Вимер 2001 — Вимер Б. Аспектуальные парадигмы и лексическое значение русских и литовских глаголов (Опыт сопоставления с точки зрения лексикализации и грамматикализации) // Вопросы языкознания. 2001. № 2. С. 26–58. Вимер 2006 — Вимер Б. О разграничении грамматических и лексических противопоставлений в глагольном словообразовании, или: чему могут научиться аспектологи на примере ся-глаголов? // Семантика и структура славянского вида IV. Глагольный вид и лексикография / Под ред. Ф. Лемана. München: Sagner, 2006. С. 97–123. Вимер 2017 — Вимер Б. О роли приставок и суффиксов на ранних и поздних этапах истории славянского вида // The role of prefixes in the formation of aspectuality: Issues of grammaticalization / Ed. by R. Benacchio, A. Muro, S. Slavkova. Firenze: Firenze University Press, 2017. С. 219–253. (Biblioteca di Studi slavistici.) Гловинская 1982 — Гловинская М. Я. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола. М.: Наука, 1982. Горбова 2015 — Горбова Е. В. Видообразование русского глагола: префиксация и/или суффиксация? // Вопросы языкознания. 2015. № 1. С. 7–37. Горбова 2017 — Горбова Е. В. Русское видообразование: словоизменение, словоклассификация или набор граммем? (еще раз о болевых точках русской аспектологии) // Вопросы языкознания. 2017. № 1. С. 24–52. Зализняк 1967 — Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. М.: Наука, 1967. Зализняк, Шмелев 2000 — Зализняк Анна А., Шмелев А. Д. Введение в русскую аспектологию. М.: Языки русской культуры, 2000. Зализняк и др. 2015 — Зализняк Анна А., Микаэлян И. Л., Шмелев А. Д. Русская аспектология: в защиту видовой пары. М.: Языки славянской культуры, 2015. МАС — Словарь русского языка. Т. II: к — о / Под ред. А. П. Евгеньевой. М., 1982. Маслов 1948 — Маслов Ю. С. Вид и лексическое значение глагола в современном русском литературном языке // Известия АН СССР. 1948. Т. 7. Вып. 4. С. 303–316. О семантически инвариантном и грамматически тривиальном… 65 Маслов 1959 — Маслов Ю. С. Глагольный вид в современном болгарском литературном языке (значение и употребление) // Вопросы грамматики болгарского литературного языка / Под ред. С. Б. Бернштейна. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 157–312. Маслов 1990 — Маслов Ю. С. Вид // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия. 1990. С. 83–84. Падучева 1990 — Падучева Е. В. Опыт исчисления частных видовых значений (К семантике несовершенного вида в русском языке) // Типология и грамматика / Под ред. Л. А. Бирюлина, И. Ф. Вардуль, В. С. Храковского. М.: Наука, 1990. С. 126–134. Падучева 2009 — Падучева Е. В. Лексическая аспектуальность и классификация предикатов по Маслову — Вендлеру // Вопросы языкознания. 2009. № 6. С. 3–20. Падучева 2012 — Падучева Е. В. Русский имперфектив: инвариант и контекстные значения // II Междунар. научный симпозиум «Славянские языки и культуры в современном мире» (Труды и материалы). М.: МГУ, 2012. С. 33–35. Петрухина 2009 — Петрухина Е. В. Русский глагол: категории вида и времени (в контексте современных лингвистических исследований). М.: МГУ, 2009. Плунгян 2011 — Плунгян В. А. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и грамматические системы языков мира. М.: РГГУ, 2011. Храковский 2000 — Храковский В. С. Семантика вида (опыт исчисления) // Основные проблемы русской аспектологии / Под ред. В. В. Иваницкого. СПб.: Наука, 2000. С. 190–201. Храковский 2001 — Храковский В. С. Семантика основных значений СВ и НСВ в русском языке // Studies on the syntax and semantics of Slavonic languages (Papers in honour of Andrzej Bogusławski on the occasion of his 70th birthday) / Ed. by V. S. Chrakovskij, M. Grochowski, G. Hentschel. Oldenburg: BIS, 2001. С. 89–108. Храковский 2005 — Храковский В. С. Аспектуальные тройки и видовые пары // Русский язык в научном освещении. 2005. № 1 (9). С. 46–59. Храковский 2006 — Храковский В. С. Аспектологические заметки // Филология. Русский язык. Образование (Сб. статей, посвящ. юбилею проф. Л. А. Вербицкой). СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. С. 202–213. Храковский 2014 — Храковский В. С. Есть ли у несовершенного вида в русском языке повторительное (неограниченно-кратное / многократное / итеративное / узуальное / хабитуальное) значение? // Вопросы языкознания. 2014. № 4. С. 3–13. Храковский 2015а — Храковский В. С. Частные значения глаголов НСВ или контекстно-обусловленные аспектуальные значения высказывания с глаголом НСВ в русском языке // Глагольный вид. Грамматическое значение и контекст (Verbal aspect: Grammatical meaning and context) / Ed. by P. Benacchio [Бенаккьо]. (Cб. докладов III Конф. Аспектологической комиссии, состоявшейся в Падуе с 30.9. по 4.10.2011). München: Sagner, 2015. С. 145–153. 66 Б. Вимер Храковский 2015б — Храковский В. С. Несовершенный вид: опыт интерпретации частных значений // Вестник СПбГУ. Сер. 9: Филология. Востоковедение. Журналистика. 2015. Вып. 3. С. 169–178. Храковский 2015в — Храковский В. С. Категория вида в русском языке: болевые точки // Аспектуальная семантическая зона: типология систем и сценарии диахронического развития / Под ред. М. Китадзё. (Сб. статей VI Междунар. конф. Комиссии по аспектологии Междунар. комитета славистов.) Киото: Ун-т Киото Сангё, 2015. С. 306–318. Храковский 2017 — Храковский В. С. Категория вида в русском языке: формальный статус // Slavia. 2017. 86 (2–3). С. 169–185. Шатуновский 2009 — Шатуновский И. Б. Проблемы русского вида. М.: Языки славянских культур, 2009. Bybee 1985 — Bybee J. L. Morphology. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 1985. Сomrie 1976 — Comrie B. Aspect. Cambridge etc.: Cambridge University Press, 1976. Corbett 2012 — Corbett G. G. Features. Cambridge etc.: Cambridge University Press, 2012. Dickey2000 — Dickey S. M. Parameters of Slavic aspect (A cognitive approach). Stanford, CA: CSLI, 2000. Haspelmath 2003 — Haspelmath M. The geometry of grammatical meaning: Semantic maps and cross-linguistic comparison // The new psychology of language / Ed. by M. Tomasello. Vol. 2. Mahwah, NJ: Erlbaum, 2003. P. 211–242. Кarcevski 1927 [2004] — Karcevski S. Système du verbe russe (Essai de linguistique synchronique). Prague, 1927. [Repr.: Paris: Institut d’études slaves, 2004.] Lehmann 1998 — Lehmann V. Eine Kritik der progressiven Funktion als Kriterium aspektueller Verbkategorisierung // Die Welt der Slaven. 1998. 43. S. 295–306. Lehmann 1999 — Lehmann V. Aspekt // Handbuch der sprachwissenschaftlichen Russistik und ihrer Grenzdisziplinen / Hrsg. H. Jachnow. Wiesbaden: Harrassowitz, 1999. S. 214–242. Lehmann 2013 — Lehmann V. Linguistik des Russischen (Grundlagen der formal-funktionalen Beschreibung). München: Sagner, 2013. Sasse 2002 — Sasse H.-J. Recent activity in the theory of aspect: Accomplishments, achievements, or just non-progressive state? // Linguistic Typology. 2002. 6 (2). P. 199–271. Wiemer 2008 — Wiemer B. Zur innerslavischen Variation bei der Aspektwahl und der Gewichtung ihrer Faktoren // Deutsche Beiträge zum 14. Internationalen Slavistenkongreß, Ohrid 2008 / Hrsg. von K. Gutschmidt, U. Jekutsch, S. Kempgen, L. Udolph. München: Sagner, 2008. S. 383–409. Wiemer, Seržant 2017 — Wiemer B., Seržant I. A. Diachrony and typology of Slavic aspect: What does morphology tell us? // Unity and diversity in grammaticalization scenarios / Ed. by W. Bisang, A. Malchukov. Berlin: Language Science Press, 2017. P. 239–307.