Карта, или Границы метафоры. Послесловие.

Мария Неклюдова Карта, или Границы метафоры Послесловие Когда пытливый любитель географии бросает взгляд на карту, он должен понимать, что вступает в страну, которая ему неведома, и что ему необходим надежный и сведущий путеводитель, который покажет дорогу, сообщит названия областей и мест и научит нескольким словам местного языка, чтобы путешествие по этому краю было легким и приятным. Отсутствие такого путеводителя и необходимых знаний неизменно отвращает тех, кто хотел бы освоить карты и способы их использования. Они читают слова, которые не понимают, видят линии, которые им незнакомы, и фигуры, смысл которых неясен. Стоит ли удивляться, что, как бы оказавшись в стране, язык которой им неизвестен, они не ведают, где находятся, куда им следует направляться, а потому постоянно сбиваются с пути*. * 149 Lubin A., Mercure géographique, ou le Guide du curieux des cartes géographiques, P.: C. Remy, 1678, p. 1–2. 150 Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова Эти слова принадлежат преподобному Огюстену Любену, автору «Географического Меркурия, или Путеводителя для интересующихся географическими картами» (1678), однако их с полным основанием можно отнести к исследованию Роже Шартье. «Карта и вымысел» — тоже своего рода путеводитель, знакомящий с ранними опытами картографирования вымышленных пространств и объясняющий правила их конструирования. Путешествие начинается на пыльных дорогах Испании (Сервантес); затем, вслед за английскими первопроходцами, читатель отправляется к далеким новым землям (Мор, Холл, Дефо и Свифт), чтобы потом с французскими пилигримами искать пути в Страну Нежности, Королевство Любви или Кокетства, в край Янсения (Скюдери, Тристан Л’Эрмит, аббат д’Обиньяк и Лизье). Совершив краткое паломничество на гору Кармель (Хуан де ла Крус), он вместе с итальянскими паладинами возвращается в узнаваемое географическое пространство, хотя и находящееся во власти опасных магических сил (Ариосто). Наконец, спустившись на землю из эмпиреев, он оказывается в Провансе, в окрестностях Авиньона (Петрарка). Таким образом, прочерченный маршрут проходит через четыре литературные традиции и пять языков (к национальным добавляется латынь), причем его исходная и конечная точки имеют вполне реальные географические координаты, а середина лежит в области чистой фантазии. У этого путешествия есть декларируемая цель: установить, когда и где рядом с описанием воображаемого мира появляется карта. Поиск ответа — своего рода квест — диктует обратный хронологический порядок, от конца XVIII к началу XVI столетия. Шартье сравнивает его с изучением генеалогического древа, с той оговоркой, что речь идет не о преемственности, а о временнóй последовательности. За исключением «Карты Страны Нежности», чье происхождение и влияние на воображение современников хорошо документированы, связи между другими картами остаются во многом гипотетическими. Этим отчасти объясняются бескомпромиссно жесткие параметры исследования, в котором рассматриваются только вымышленные повествования, снабженные картами в момент их публикации или вскоре после того*. Такая постановка проблемы поддерживает иллюзию генеалогии за счет типологического сходства анализируемых материалов. Кроме того, она позволяет затронуть широкий круг вопросов, связанных с взаимодействием вербальных и визуальных текстов, и не утонуть в море географических образов, что представляет реальную опасность при изучении словесности раннего Нового времени. Действительно, географическая карта входит в число базовых метафор эпохи, а потому ее образ — иногда в качестве простого сравнения, иногда в виде развернутого повествования или изображения — * 151 В эту схему не укладываются случаи картографирования путешествий Дон Кихота и самого Сервантеса, а также карта встречи Петрарки с Лаурой. Эти казусы, показывающие зыбкость границ между восприятием биографии автора и его сочинений, служат рамкой для основного исследования и отчасти обозначают его возможные перспективы. В основе обоих сравнений лежит античная идея соответствия макрокосма и микрокосма, вселенной и человека, воспринятая как средневековыми, так и ренессансными мыслителями. В Медитации IV Донн * ** 152 Пер. А. В. Нестерова, Донн Дж., По ком звонит колокол: Обращения к Господу в час нужды и бедствий; Схватка Смерти, или Утешение душе ввиду смертельной жизни и живой смерти нашего тела, пер. с англ. А. В. Нестерова, О. А. Седаковой, М.: Enigma, 2004, с. 61–62. Донн Дж., По ком звонит колокол ... , с. 226. Послесловие Карта, или Границы метафоры Слишком мало назвать человека малым миром … Человек состоит из большего числа членов, большего числа частей, чем мир. Если все члены человеческого тела протянуть и распространить настолько, насколько велико то, что соответствует им в мире, то Человек был бы Великаном, а мир — Карликом, мир был бы лишь картой, а человек — миром**. Мария Неклюдова присутствует в самых разных сочинениях того времени. Если оставаться в пределах английской и французской словесности, которые находятся в центре исследования Шартье, то прежде всего вспоминаются знаменитые строки Джона Донна: «Нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий — часть континента…»* Этот часто цитируемый пассаж из его «Обращений к Господу в час нужды и бедствий» (1623), точнее — из Медитации XVII, продолжает сопоставление человека и мира, начатое в Медитации IV: ставит ее под сомнение, превращая в парадокс: мир уменьшается до размера карты, меж тем как человек оказывается истинным макрокосмом. Но это значит, что обычно роль карты отводится именно микрокосму. Подтверждение этому можно найти опять-таки у Донна, но уже за пределами «Обращений к Господу». В позднем стихотворении «Гимн Богу, моему Богу, написанный во время болезни» (1631) он прямо называет себя картой, над которой склоняются врачи-космографы*. Географическая карта здесь начинает сливаться с анатомическим атласом, что опять-таки характерно для риторического воображения эпохи. Три десятилетия спустя Сэмюэль Персон выпустит целый труд, озаглавленный «Анатомическая лекция о человеке, или Карта малого мира в опытах и характерах» (1664). По его словам, «человек — это карта, или описание мира в целом, он есть малый мир и любимец природы; сей микрокосм является компендиумом и краткой версией большого мира»**. Анализ, то есть духовное анатомирование человеческой натуры, позволяет определить характер страстей, которые ею управляют. Его * ** 153 В переводе Д. В. Щедровицкого: «И вот меня, как карту, расстелив, / Врач занят изученьем новых мест, / И, вновь открытый отыскав пролив, / Он молвит: “Малярия”. Ставит крест» (Донн Дж., Стихотворения и поэмы, М.: Наука, 2009, с. 272). Person S., An Anatomical Lecture of Man, or A Map of the Little World, Delineated in Essayes and Characters, L.: T. Mabb, 1664, p. 9. О взаимодействии космографической и анатомической метафорики см.: Delft L. van, Les spectateurs de la vie: généalogie du regard moraliste, P.: Hermann, 2013, p. 15–36. * ** 154 Пер. М. С. Неклюдовой, цит. по: Ларошфуко Ф. де., Максимы. Лабрюйер Ж. де., Характеры, или Нравы нынешнего века. Сент-Эвремон Ш. де Сент-Дени де., Избранные беседы. Вовенарг Л. де Клапье де., Введение в познание человеческого разума. Размышления и максимы. Шамфор С., Максимы и мысли, сост., вступ. статья и примеч. М. С. Неклюдовой, М.: НФ “Пушкинская библиотека”; АСТ, 2004, с. 25. См.: URL: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/6/67/Monte_Carmelo_Juan_de_la_Cruz.jpg (accessed: 30.08.2023). Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова результатом становится воображаемая карта малоисследованных территорий желаний и импульсов. Как примерно тогда же писал Ларошфуко в «Максимах»: «несмотря на все открытия в краю себялюбия, там остается немало неизведанных земель»*. Моральная анатомия-картография — яркий пример того, как новые знания о мире и о человеческом теле взаимодействуют с устоявшейся риторической традицией. С одной стороны, большое количество географических и анатомических метафор безусловно свидетельствует о возрастающей важности этих дисциплин. С другой, область их применения прочно связана с практической теологией, то есть с объяснением сообществу верующих сложных, часто абстрактных понятий. И вот тут к словам начинают добавляться иллюстративные материалы. Вспомним карту «Восхождения на гору Кармель» Хуана де ла Круса, о которой рассказывает Шартье. В своем первоначальном виде** она похожа на схемы, которыми богословы снабжали ученые трактаты, чтобы сделать их содержание более наглядным. К этой категории относятся визуальные репрезентации лестницы Луллия или, если взять более близкую эпоху, диалектические порядки Рамуса и его последователей*. К ней же принадлежит и «Карта, показывающая порядок и причины Спасения и Погибели» Джона Беньяна, предположительно датирующаяся 1644 годом**. На последнем примере стоит остановиться чуть подробней, поскольку это показательный казус взаимодействия карты и вымышленного повествования, хотя не вполне отвечающий тем параметрам, которые задает в своей книге Шартье. Как в свое время указал Гордон Кэмпбелл, «Карта» Беньяна по своему типу близка к схемам рамистов. Непосредственной моделью для нее, скорее всего, послужила таблица из «Золотой цепи, или Описания Теологии» (1616) Уильяма Перкинса, также посвященная «порядку и причинам Спасения и Обречения»***. В обоих случаях это вертикальные схемы, ориентированные сверху вниз, на которых представлены две последовательности, отчасти напоминающие генеалогическое древо. Cравнение напрашивается не только в силу визуального сходства, но и потому, * ** *** 155 О Луллии и Рамусе см.: Йейтс Ф., Искусство памяти, пер. Е. В. Малышкина, СПб.: Университетская книга, 1997, с. 226–252; 296–308. Ни одного экземпляра 1644 года до нашего времени не дошло, «Карта» известна по перепечатке 1691 года (отдельным листом) или 1692 года (в собрании сочинений Беньяна). Campbell G., “The Source of Bunyan’s Mapp of Salvation”, Journal of the Warburg and Courtauld Institutes, 1981, vol. 44, p. 240–241. * ** 156 Collé-Bak N., “Spreading the Written Word through Images: The Circulation of The Pilgrim’s Progress via its Illustrations”, XVII–XVIII. Revue de la société d’études angloaméricaines des XVIIe et XVIIIe siècles. Diffusion de l’écrit dans le monde anglophone. Spreading the Written Word in the English-Speaking World, 2010, p. 223–246. Анализ этих и более поздних серий см.: Collé-Bak N., “La destinée iconographique de The Pilgrim’s Progress de John Bunyan du XVIIe siècle au début du XIXe siècle: répétitions, variations en chaîne et mutations”, XVII–XVIII. Bulletin de la société d’études anglo-américaines des XVIIe et XVIIIe siècles, 2001, no 53, p. 201–232. Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова что у Перкинса осью схемы служит хронология священной истории, от сотворения мира до Страшного суда. У Беньяна в середине просто прочерчены две линии, обозначающие «путь в мир и из него», где слева располагается линия Благодати, приводящая к спасению избранных, а справа — линия Правосудия, заканчивающаяся гибелью осужденных. Иначе говоря, «Карта, показывающая порядок и причины Спасения и Обречения» приближается к итинерарию. Хотя она представляет двойную, причем изначально заданную прогрессию, а не более разнообразный маршрут, который появляется в «Пути паломника», их логика едина. Первая часть «Пути паломника из этого мира в грядущий» вышла в 1678 году и почти сразу стала «бестселлером». Начиная с третьего издания (1679) текст сопровождался гравюрами, что, по мнению Натали Колле-Бак, способствовало популярности книги*. Среди ранних серий иллюстраций, появившихся между 1682 и 1728 годами**, карт нет, хотя на некоторых гравюрах встречается обобщенное изображение маршрута паломника. Так, на фронтисписе, выполненном Яном Лёйкеном для французского перевода книги (Амстердам, 1685), можно видеть Христианина, стучащегося в Тесные Врата, за которыми начинается дорога Спасения (о чем свидетельствует надпись на парапете), ведущая через горные кручи к Небесному Граду*. И только к концу XVIII столетия появляется издание (Лондон, 1778), снабженное «Планом дороги от города Погибели к Небесному Граду»**. Это трехчастная карта, где в левом нижнем углу обозначено начало пути Христианина, а в правом верхнем расположен Небесный Град. Ее особенность состоит в том, что каждая часть ориентирована снизу вверх, то есть перед нами три визуально разобщенных фрагмента маршрута, которые рассматриваются поочередно. Поскольку это раскладывающаяся карта, вставленная в книгу, то не исключено, что, выбрав трехчастную структуру, гравер пытался обыграть ее материальную специфику***. «План дороги от города Погибели к Небесному Граду» открывает череду картографических интерпретаций «Пути паломника», количество которых растет на протяжении XIX и XX веков. Этот примечательный иллюстративный корпус заслуживает отдельного изучения, впрочем, как и позднейшие пе- * ** *** 157 Подробный разбор гравюры Лёйкена см.: Collé-Bak N., “La destinée iconographique de The Pilgrim’s Progress”, p. 216–217. Bunyan J., The Pilgrim’s Progress: From This World to That Which Is to Come. Delivered Under the Similitude of a Dream, Notes by W. Mason, L.: Vallance and Simmons, 1778. Издание иллюстрировано 15 гравюрами, выполненными Джорджем Бердером. Возможно, что карта его же авторства * 158 И, конечно, делая их более запоминающимися: картография такого рода непосредственно связана с ренессансными мнемотехниками, описанными в «Искусстве памяти» Фрэнсис Йейтс. Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова реработки «Карты Страны Нежности». Но я хотела бы обратить внимание на логику развития репрезентации, от схематической «Карты, показывающей порядок и причины Спасения и Обречения», где этапы духовного пути обозначены цитатами из Священного Писания, к развернутому аллегорическому повествованию «Пути паломника» и затем к его последующему, уже не авторскому картографическому истолкованию. Такая конфигурация напоминает динамику изменений, которая сопутствовала «Восхождению на гору Кармель», с той разницей, что в случае карты Хуана де ла Круса в основу более поздних изображений легла авторская схема, сначала интерпретированная как ландшафт (1618), а потом как аллегория (1641). Иначе говоря, духовная картография склонна превращать логические конструкции в естественный пейзаж, тем самым повышая их риторическую убедительность*. Все это заставляет задуматься, насколько изобразительным был несохранившийся оригинальный вариант «Карты Страны Нежности», нарисованный госпожой де Скюдери, до того, как он попал в руки гравера Франсуа Шово. Итак, «карта» — это человек, поскольку он есть уменьшенная копия универсума, и в то же время дорожный план для тех, кто стремится к Богу. Обе метафоры входят в арсенал духовной риторики и порой сливаются воедино, как в процитированном выше стихотворении Донна, где врачи склоняются над ним как над картой и прочерчивают его путь к физической кончине и жизни вечной. Однако метафорический потенциал картографии этим не исчерпывается. Как мы знаем по «Утопии» Томаса Мора, географическая модель может служить для проектирования альтернативного устройства общества. Или же, как в случае «Мира иного и того же самого» Джозефа Холла, становиться перевернутым отражением существующей политической реальности. Метафора работает и на более локальном уровне, когда «картой» оказывается отдельный социум. Скажем, Джон Эрл в своей «Микрокосмографии, или Описании части открытого мира, в очерках и характерах» (1628) называет «променад Св. Павла» — лондонское место встреч и обмена новостями — «меньшим островом Великобритании», который также можно считать «картой всего мира»*. Опять-таки, «карта», как и «остров», обозначает здесь мир в миниатюре. При помощи этого иносказания Эрл подчеркивает многоязычие и разнообразие социальных типажей (в основном отрицательных), собирающихся в соборе Св. Павла. Несколько позже, на рубеже 1640-х годов, во Франции формируется устойчивая характеристика королевского двора как особой страны или экзотического края**. Воображаемая дистанция дает возможность говорить о придворном обществе отстраненно, как * ** 159 Earle J., Micro-cosmographie, or A Piece of the World Discovered: In Essays And Characters, L.: P. C., 1664, p. 218. Об этой традиции см.: Неклюдова М., «Я двор зову страной...»: родословная одной метафоры, М.: РГГУ, 2014. * 160 Пер. Ю. Корнеева, Э. Линецкой, цитаты из раздела «О дворе» (фрагменты 68, 74) цит. по Ларошфуко Ф. де., Максимы ... с. 256, 258–259. Послесловие Карта, или Границы метафоры Конечно, читатели могли обойтись и без этой подсказки. Упомянутые в «Характерах» «обычаи», будь то ношение париков или привычка придворных во время мессы поворачиваться лицом к государю, показывали, что речь шла о «нравах нынешнего века», причем свойственных французскому двору. В этом плане географическое описание «некой страны» Лабрюйера не слишком далеко отстоит от картографических опытов конца 1650-х — начала 1660-х годов, появившихся вслед за «Картой Страны Нежности». Пародируя изобретение мадемуазель де Скюдери или подражая ему, они могли именоваться картами любви или брака, но предметом их анализа были не столько чувства, сколько социальные практики. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на маршрут, который прочерчивает Тристан Л’Эрмит в «Карте Королевства Любви», от леса Приятного Собрания и укромной таверны Нежного Взгляда к сельцу Нетерпения и городку Повторной Встречи: Из Повторной Встречи прибывают в Визит, селение приятное, но долго там никто не задерживается, поскольку в нем есть лишь стулья, на которых можно сидеть, и нет постелей, в которых можно поспать. Из Визита отправляются во Вздохи, небольшое местечко, в котором нет ничего примечательного, разве что ветряные мельницы, которые вращает ветер, дующий с находящейся по соседству горы Пораженного Сердца. Из Визита едут в большой и славный город Услуги-на-Обходительности, где есть Мария Неклюдова будто речь идет об обитателях далеких земель, чьи нравы чужды европейцам. К этому приему несколько раз прибегает Жан Лабрюйер в «Характерах, или Нравах нынешнего века» (1688): «есть некая страна, где радости явны, но притворны, а горести глубоко скрыты, но подлинны»; «говорят, есть некая страна, где старики галантны, любезны и учтивы, а молодые люди, напротив, грубы, жестоки, распущенны и невоспитанны» и т. д. Лабрюйер даже называет местонахождение этой земли: она «расположена примерно под сорок восьмым градусом северной широты и удалена больше чем на тысячу сто лье от моря, омывающего край ирокезов и гуронов»*. Как известно — и «Карты и вымыслы» это многократно подтверждают — географические координаты входили в стандартный набор «эффектов реальности», которым пользовались авторы вымышленных записок путешественников. У Лабрюйера они, напротив, указывают на реальность, которая скрывается за вымыслом. «Край ирокезов и гуронов», Мичиган и Онтарио, действительно лежит на сорок восьмой параллели северной широты. Но по другую сторону Атлантики эта воображаемая линия проходит немного южнее Парижа, Версаля, Фонтенбло и прочих королевских резиденций. Иначе говоря, координаты не усиливают, а разрушают географическую иллюзию, помещая «некую страну» в самом сердце Франции. 161 Многое в этом описании откровенно пародийно: так, Услуги-на-Обходительности — прямая отсылка к Нежности-на Признательности, одному из трех городов Страны Нежности, на пути к которому располагается сельцо Мелкие Услуги**. Упоминание сластей, перчаток и духов (потом к ним добавляются еще и безделушки) подчеркивает материальный характер «услуг», а соответственно, не бескорыстность обхаживаемых дам. Но главное отличие от «Карты Страны Нежности» состоит в том, что Тристан Л’Эрмит почти исключительно описывает высоко кодифицированные соци- Послесловие Карта, или Границы метафоры крепость, городские кварталы и университет … В городе идет бойкая торговля сладкими лимонами [т. е. лиметтами — М. Н.], португальскими апельсинами, итальянским мармеладом и засахаренными фруктами, не говоря о бесчисленных перчатках с ароматом франжипани и духах всех сортов…* альные ритуалы, привычные для значительной части общества*. Аналогичную картину можно наблюдать в «Карте Брака» (1663) Шарля Сореля, где предметом картографирования опять-таки оказываются социальные отношения: его город Брака является главным поселением Королевства Человеческого Общества**. Итак, галантную картографию можно рассматривать как способ систематизации актуальных социальных практик. Д’Обиньяк не случайно назвал свой опус «История нашего времени, или Известие о Королевстве Кокетства», поставив на первое место не географические «открытия», а злободневность обсуждаемых явлений. В свое время Поль Зюмтор * * ** 162 “La carte du Royaume d’amour, ou La description succincte de la Contrée qu’il regit, de ses principales Villes, Bourgades, & autres lieux, Et le chemin qu’il faut tenir pour y faire voyage”, Recueil de pièces en prose, les plus agréables de ce temps. I partie. P.: Ch. de Sercy, 1660, p. 326–327. См. соответствующий пассаж из «Клелии», где объясняется, «какой дорогой отправляются в Нежность-на-Признательности. Обратите внимание, что из Новой Дружбы надо сперва доехать до Любезности, затем до небольшого сельца, называемого Покорностью, которое граничит с другим приятным сельцом, именуемым Мелкие Услуги. Оттуда полагается проследовать к Усердию…» (цит. по.: Неклюдова М., Искусство частной жизни: Век Людовика XIV, М.: ОГИ, 2008, с. 284). Мария Неклюдова ** 163 Наличие устойчивого сценария отношений не обязательно противоречит настоящим чувствам. В «Принцессе Клевской» (1678) госпожи де Лафайет первое свидание героев происходит на балу, они обмениваются взглядами, потом знакомятся и т. д. Светские ритуалы служат здесь своего рода рамкой для истории трагической любви. Опубликована в 1663 году, но с высокой долей вероятности написана в 1659 году. Это небольшой текст, занимающий десяток страниц и не сопровождающийся иллюстрациями (Sorel Ch., Œuvres diverses ou Discours meslez qui sont, I. Le nouveau Parnasse, ou Les muses galantes. II. La loterie celeste, ou L’origine de la blanque et de la lotterie. III. La mascarade d’amour, ou La nouvelle des precieuses preudes. IV. Polyphile, ou L’amant de plusieurs dames; la defense de ses diuerses Amours, P.: La Compagnie des Libraires, 1663, p. 398–408). В 1705 году Эсташ Ленобль возвращается к этой идее и выпускает собственную «Карту острова Брака». В издании также нет карты как таковой, но на фронтисписе изображен Купидон, показывающий карту острова даме, принимающей ухаживания кавалера (Le Noble E., Carte de l’isle De Mariage, suite des Promenades, Amsterdam: G. Kuyper, 1705). * ** 164 Zumthor P., “La Carte de Tendre et les Précieux”, Truvium. Schweizerische Vierteljahresschrift für Literaturwissenschaft. Jahrgang VI. Zürich, 1948, p. 266–267. Об «антропологическом» взгляде писателей-моралистов см.: Delft L. van., Littérature et anthropologie: Nature humaine et caractère à l’âge classique, P.: PUF, 1993. Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова отнес его сочинение к разряду утопических аллегорий — особому типу повествования, выросшему из позднесредневековых аллегорий и ренессансных травелогов (рассказов о путешествиях в далекие, порой воображаемые края). Таким нарративам свойственно (1) изображать современную действительность через призму аллегории; (2) использовать в качестве повествователя фигуру любопытного путешественника, простодушно удивляющегося странным для него порядкам; а также (3) критиковать или высмеивать нравы современников*. Если сравнить эту позицию с «антропологической» оптикой писателей-моралистов, прежде всего Лабрюйера**, то основное различие между ними окажется обусловлено присутствием или отсутствием аллегории. И у д’Обиньяка, и у Лабрюйера географическая удаленность функционирует как метафора моральной дистанции, позволяющей взглянуть на современное общество как бы с высоты птичьего полета. Но в первом случае расстояние удваивается, поскольку наблюдатель различает лишь условные типы и схемы (аллегория), а во втором остается достаточно близким, чтобы видеть поведение сообществ и даже отдельных людей, не нарушая при этом их анонимности. Игра с дистанцией или, если угодно, с масштабом карты, хорошо прослеживается на примере того, как Лабрюйер и д’Обиньяк разрабатывают один и тот же топос, связанный с порицанием женского прихорашивания. Это общее место как церковных, так и светских поучений, что не делает его менее актуальным для той эпохи. Когда д’Обиньяк перечисляет типы обитательниц Королевства Любви, то рядом с модными «прециозницами» и «восхитительными» (оба наименования пародируют речевые привычки посетительниц салонов середины XVII века), у него фигурируют «размалеванные», которые в свой черед делятся на любительниц белил, румян и жирных мазей*. Иными словами, основанием для классификации выступают не человеческие качества, а вполне произвольные факторы — предпочтение того или иного вида косметики или определенных словечек, что дает сильный дегуманизирующий эффект. Лабрюйер пользуется иной тактикой: у него женская часть населения «некой страны» тоже имеет обычай «размалевывать себе губы, щеки, ресницы и плечи»**, но это скорее расценивается как дикарство (гуроны и ирокезы упоминаются не случайно), то есть как социокультурный, а не природный недостаток. * ** 165 d’Aubignac F. H., Histoire du temps ou relation du royaume de coquetterie extraite du dernier voyage des Holandois aux Indes du levan, P.: Ch. de Sercy, 1654, p. 24, 25–26. О прециозности см.: Голубков А. В., Прециозность и галантная традиция во французской салонной литературе XVII века, М.: ИМЛИ РАН, 2017. Лабрюйер Ж. де., Характеры, или Нравы нынешнего века, с. 259. Сочинение Бюсси относится к разряду неподцензурных текстов, которые предназначались для узкого круга посвященных и ни в коем случае не должны были попадать в печать. В его основе лежит расхожая метафора, приравнивающая ухаживание за дамой к военной кампании, которую влюбленный кавалер ведет против ее неприступной добродетели. Как легко догадаться, это давало повод для разнообразных эротических двусмысленностей и иносказаний. Бюсси соединяет ее с метафорой карты, и в результате получается то ли стратегический план военной кампании, то ли карта квартирмейстера, на которой отмечены * ** 166 С высокой долей вероятности она также датируется второй половиной 1650-х гг., название вряд ли является авторским, скорей всего, оно принадлежало издателю. Подробней см.: Неклюдова М., «Я двор зову страной...», с. 71–77. Bussy-Rabutin R. de., Carte geographique de la cour et autres galanteries, Cologne: P. Marteau, 1668, p. 13. Послесловие Карта, или Границы метафоры Комминж, небольшой городок, дома которого покрашены снаружи, а потому кажутся недавно возведенными, меж тем как город достаточно древний, и губернатором в нем нынче старый русский сатрап, который управляет им по поручительству и в любой момент может быть отставлен по причине возраста**. Мария Неклюдова Для полноты картины добавлю еще один пример: в приписываемой Бюсси-Рабютену «Географической карте двора» (1668)*, где светские дамы предстают в виде укрепленных городов, тоже есть выпад против женской косметики: возможные пункты для постоя. Второе более вероятно, поскольку все крепости давно «пали» и находятся в руках врéменных губернаторов (то есть любовников). Так, процитированный выше пассаж — характеристика графини де Комминж, у которой была связь с маршалом дю Плесси (превратившимся в «русского сатрапа» в силу рифмы Plessis/Russie)*. В отличие от многих авторов, Бюсси признаёт, что косметика (наружная покраска домов) придает даме моложавости, но поскольку речь идет о конкретной женщине, это лишь усугубляет оскорбительность описания. «Географическая карта двора» наглядно демонстрирует, что происходит при максимальном укрупнении масштаба социальной картографии: критика нравов оборачивается персональной сатирой. Но такое укрупнение было способно служить и противоположным целям, становясь рамкой для личных панегириков. В этом плане картографический опыт Бюсси-Рабютена смыкается с вполне благонадежной «Картой двора» (1663) Габриэля Гере**. Сочинение Гере — своеобразный путеводитель для молодого дворянина, открывающего для себя «Новый Свет», то есть двор. Путешествие начинается с провинции Благородной крови (знатное происхождение), откуда он отправляется в Город Латинизма (обучение в колледже или с наставником), затем в Провинцию Упражнений (занятия верховой ездой и фехтованием), а после * ** 167 В девичестве Сибиль-Анжелик д’Амальби, в 1643 году ставшая супругой графа де Комминж. Подробней см.: Неклюдова М., «Я двор зову страной...», с. 54–56, 78–88. * 168 О «портретах» см.: Неклюдова М., Искусство частной жизни: Век Людовика XIV, М.: ОГИ, 2008, с. 206–250. Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова посещает Город Экипажа (приобретение статусной экипировки). Очевидным образом, перед нами инициационный маршрут, больше похожий на светский вариант духовного пилигримажа, чем на утопическую аллегорию. По мере продвижения к Великому морю Лувра, где неопытного путешественника подстерегают многочисленные опасности, аллегорическое пространство начинает наполняться реальными персонажами, от мадемуазель де Скюдери и герцога де Ларошфуко до влиятельных придворных дам, маркизы де Монтозье и герцогини де Сюлли. Автор представляет их под галантными псевдонимами, которые тут же расшифровывает в примечаниях на полях, адресуя каждому отдельный комплимент. С одной стороны, упоминание личных имен показывает, что речь идет о конкретном, пускай сильно идеализированном придворном сообществе. С другой, Гере преследует вполне прагматическую цель, надеясь приобрести (или укрепить) покровительство влиятельных лиц. Таким образом, аллегорический итинерарий становится способом продвижения автора по его собственному карьерному маршруту. «Карта двора» Гере, тем более «Географическая карта двора» Бюсси-Рабютена, обозначают ту грань, за которой галантная картография становится «почти» настоящей, во всяком случае выходит за привычные пределы литературного вымысла. Это не обязательно приводит к появлению изображений: как и в случае популярных в то время вербальных «портретов»*, задачей авторов было создание иллю- зии или, если пользоваться терминологией Шартье, ментального образа, как бы эквивалентного материальному рисунку. Такой ментальный образ мог служить игровым пространством для небольшого сообщества единомышленников. Как известно, толчком к появлению «Карты Страны Нежности» послужили галантные беседы и переписка между Сафо, Акантом, и их друзьями*, а следствием стал выпуск рукописной «Газеты Страны Нежности», сообщавшей о передвижениях завсегдатаев салона мадемуазель де Скюдери между различными пунктами этого воображаемого государства**. Вполне вероятно, что скандальная «Географическая карта двора» Бюсси-Рабютена тоже была придумана и составлена совместными усилиями офицеров из свиты принца де Конти для развлечения и для сведения счетов с неверными или недоступными красотками. Игровой, салонный характер галантной картографии побудил по крайней мере одного исследователя высказать предположение, что «Карта Страны Нежности» работы Шово могла служить полем для настольной игры, напоминавшей широко распространенного гуся (jeu de l’oie)***. Эта гипотеза не подтверждается ни документальными свидетельствами, * ** *** 169 О роли галантных псевдонимов (Сафо — мадемуазель де Скюдери, Акант — Поль Пелиссон) см.: Неклюдова М., Искусство частной жизни, с. 16–17. Отрывки из «Газеты Страны Нежности» см.: Неклюдова М., Искусство частной жизни, с. 271–277. См.: Bassy A-M., “Supplément au voyage de Tendre”, Bulletin de bibliophile, 1982, no 1, p. 21–23. * ** *** 170 Историю гуся и его многочисленных разновидностей см.: Seville A., The Cultural Legacy of the Royal Game of the Goose: 400 years of Printed Board Games, Amsterdam: Amsterdam University Press, 2019. О его более поздней русской биографии см.: Костюхина М. С., «“Гусек” для домашней игры и семейного чтения», Детские чтения, 2014, № 1 (5), с. 122–137. Судя по «Газете Страны Нежности», путешественники могли менять маршруты, не возвращаясь назад к Новой Дружбе. Так, в центре «Придворной философии» (гравюра Марио Картаро по описанию Алонсо де Барроса) располагается море Страданий. Послесловие Карта, или Границы метафоры Мария Неклюдова ни типологическим сходством: у классического гуся игровое пространство однонаправленно, поделено на 63 хода и имеет спиралевидную форму*, тогда как «Карта Страны Нежности» включает три альтернативных маршрута, взаимодействие между которыми нигде до конца не объяснено**. Тем не менее некоторые разновидности гуся — скажем, «Королевская игра Купидона, или Времяпрепровождение Амура» (ок. 1640) или более ранняя «Придворная философия» (1587) — по своей тематике и некоторым деталям близки к галантным итинерариям***. Это говорит о том, что их можно рассматривать как один из визуальных контекстов галантной картографии, но не более того. Мне известен лишь один релевантный случай превращения карты в игру: в 1790 году печатник Джон Уоллис выпустил «Разборный Путь пилигрима, или Общий вид путешествия Христианина из города Погибели в Святую Землю, сделанный для разумного развлечения юношества обоих полов», то есть паззл с изображением соответствующего маршрута. Разобранная на куски карта воображаемого пространства может служить эмблематическим обозначением того, что происходит с географической метафорикой на протяжении XVI–XVIII веков. Ее фрагменты обнаруживаются повсюду, даже там, где она очевидным образом избыточна: например, в географических трактатах. Когда преподобный Огюстен Любен — член монашеского ордена реформированных августинцев и ординарный географ короля, проповедник, переводчик и картограф-практик, с чьих слов я начала эту статью — берется объяснять «читателям и зрителям карты»*, по каким признакам можно судить о ее надежности, то с возмущением пишет о тех, кто вольно или не вольно путает вымысел и реальность: «Есть авторы, из лукавства публикующие выдуманные путешествия по местам, где они никогда не бывали, которые наполнены ложными сведениями … Другие путешественники слишком доверчивы…»** Однако и он не может устоять перед искушением метафорического языка, сравнивая свою науку с путешествием по чужой стране, чьи законы и порядки изложены в «Географическом Меркурии». Показательно что в самом издании нет ни единой карты, хотя это действительно полезный справочник по древней и новой картографии. Зато на его фронтисписе красуется изображение посланника богов, указывающего дорогу путнику, который, по-видимому, слеп: его голова запрокинута назад, рука с палкой выставлена * ** 171 Lubin A., Mercure géographique, p. 339. Ibid., p. 234. вперед, как бы нащупывая почву, лицо повернуто к Меркурию, но взгляд не следует за указующим жестом божества*. Вероятно, он внимает голосу своего поводыря, который на словах разъясняет ему то, что скрыто от взора странника. То же самое делает автор, рассказывая пытливому, но невежественному (а потому символически незрячему) читателю о том, как ему следует путешествовать по неведомым землям — то есть по карте. Шартье поступает прямо противоположным образом: он не столько рассказывает, сколько наглядно показывает. Его книга может служить примером исследовательского сопротивления соблазну источника, его языковой игры, уводящей в бесконечный лабиринт реальных или воображаемых смысловых перекличек и визуальных ассоциаций. Поэтому она подчеркнуто лаконична и обманчиво прямолинейна, что, как я пыталась продемонстрировать, в значительной степени является искусно сконструированной иллюзией, позволяющей читателю безмятежно плыть по Опасному морю к Неведомым Землям. Примечания 1 2 3 4 5 * 174 Гравюра Себастьена Леклерка по рисунку Пьера де Сева. 175 См.: Moretti F., Atlas of the European novel: 1800–1900, L.; N. Y.: Verso, 1998; Moretti F., Graphs, Maps, Trees: Abstract Models for a Literary History, L.: Verso, 2005. Padrón R., “Mapping imaginary worlds”, Akerman J. R., Karrow Jr. R. W. (eds), Maps. Finding Our Place in the World, Chicago: Chicago University Press, 2007, p. 255–287. См. также заметки Ханны Сталь в блоге Библиотеки Конгресса (25 мая — 30 августа 2016) : Stahl H., “Imaginary maps and beyond”, blog de la Library of Congress, 25 may 2016 — 30 august 2016, URL: https://blogs.loc.gov/maps/2016/05/imaginary-maps-in-literature-and-beyond-introduction (accessed: 30.11.2021). Tolkien J. R. R., The Fellowship of the Ring. Being the First Part of the Lord of the Rings, The Two Towers and The Return of the King, L.: George Allen & Unwin, 1954–1955. Первый французский перевод эпопеи был сделан Франсисом Леду и выпущен в виде трехтомника издателем Кристианом Буржуа в 1972–1973 гг. (тома, соответственно, назывались La Communauté de l’anneau («Сообщество кольца»), Les Deux Tours («Две башни») и Le Retour du roi («Возвращение короля»). В 2014–2015 гг. тот же издательский дом выпустил новый перевод романа Толкина, осуществленный Даниэлем Лозоном, в котором первый том получил название La Fraternité de l’anneau («Братство кольца»). Pantin I., “Inventer, visualiser, dessiner des mondes”, Ferré V., Manfrin F. (eds), Tolkien. Voyage en Terre du Milieu, P.: Bibliothèque nationale de France / Christian Bourgois, 2019, p. 43–48. Garel-Grislin J., “Les coordonnées de la fiction: ce que la carte fait au récit”, Revue de la Bibliothèque nationale de France, 2019, nо 59, p. 22–30 (цит. с. 29).