Slavophiles

Представлена история цензуры и публикации забытой статьи К. С. Аксакова. После смерти автора его брат И. С. Аксаков попытался напечатать статью в 1861 г. в первом номере созданной им газеты «День». Однако из-за цензурных препятствий он сумел осуществить это лишь в 1863 г. После этого статья никогда не публиковалась и не была включена ни в одно из собраний сочинений К. С. Аксакова.

“Polish Aryans”. Between the Scientific Foundations of the Myth and the Mythological Roots of Science in the 19th-Century Slavic Discourse
The article is devoted to reflection on the role of the Aryan discourse in the research of Slavophiles of the 19th century. Traditional studies on the ethnogenesis of the Slavs conducted by historians on the basis of ancient “scraps” and incomplete sources did not give the answer that would satisfy the political ambitions of the Poles. The inclusion of ethnographic and linguistic methods into the Slavic studies helped create the narrative in which the journey, made by the early Slavs from the Land of Aryans, became a full history of the people’s origin. The conviction about the Indo-Iranian origin of the Slavs shaped the mythical thinking and attempts to create a story legitimizing the right to self-determination and the historical significance of this group. The belief in ancient Aryan heritage considerably changed political orientation and the pursuit of a new identity – free of inferiority complex with respect to the West and ready to dictate its own conditions. Discussing the issues related to race and racial differences between particular peoples, including the ones belonging to the Slavic family, showed the authors’ political views and the future of the nation they envisaged. It also deepened the split within the Slavic studies. The sources available and studied by the Slavic history researchers did not provide clear answers to the question whether the Slavs are direct descendants of the Aryans, therefore the research and texts that are examined in the article have creational and commentary nature and serve the function of creating narratives shaping the community. The aim of this approach will be to reflect on how scientific discourse creates the foundations for identity myths.

«Земский собор» – одно из ключевых понятий русского политического дискурса XIX – начала XX века. Оно восходит к известному с XVII в. термину. Однако в дальнейшей своей эволюции в дискурсе разных политических направлений получало различные новые значения и коннотации. В статье рассмотрены этапы формирования понятия в работах декабристов и особенно славянофилов, а затем – в политических проектах и публицистике социалистов, либералов и «аристократической» оппозиции.
    “Zemsky Sobor” was one of the key concepts in Russian political discourse in the 19th and the beginning of the 20th centuries. It can be traced to the notion well-known already since the 17th century. Still in the course of further evolution it received various mew meaning and connotations in the discourse of different political trends. The author of the article examines various stages of this concept confi guring in the works of the Decembrists, especially Slavophiles, and then in the political projects and publications of the socialists, liberals and “aristocratic” opposition.

Sadržaj

UVOD: "Ruska ideja"?  (9) 

PETAR ČAADAJEV: Problem mesta i uloge Rusije u svetskoj istoriji (25)

IVAN KIREJEVSKI: Ideja sinteze Rusije i Evrope (61)

ALEKSEJ HOMJAKOV: Ideja sabornosti (111)

ALEKSANDAR HERCEN: Ideja ruskog socijalizma (161)

NIKOLAJ DANILEVSKI: Slovenski kulturno-istorijski tip (213)

KONSTANTIN LEONTJEV: Ideja vizantizma (257)

Napomena (303)

15 June 2022, 2022 '‘The future is certain, it’s the past that keeps changing’: The transformation of Soviet propaganda during WWII' History of War Seminar Series, All Souls College, Oxford Universty, UK




Even though swiftness does seldom stem to mind when thinking of the Eastern Front during WWII, which saw a virtually unprecedented bloodshed and destruction over the course of almost four years, it did bring quite fast change in the realm of Soviet propaganda. Although after more than a decade and a half of internationalism and downplaying everything Russian, the second part of the 1930s saw Russian history’s rise in importance, it was only in 1941 that Moscow switched gears. Stalin himself set the tone when, on November 7, 1941, commemorating the 24th anniversary of the October Revolution he gave one of his rare public speeches. With most of the troops parading on the Red Square being sent, after their march, to the front merely 19 miles from the capital, Stalin recalled the images of some of the greatest Russian rulers and generals, ‘Aleksandr Nevsky, Dimitry Donskoy, Kuzma Minin, Dimitry Pozharsky, Aleksandr Suvorov and Mikhail Kutuzov’ who should ‘inspire you in this war’. The war was waged to defend not the ‘Soviet state’ but the ‘Russian motherland’, the military heroes of old Russia and the Orthodox saints were reinstated and put forward as examples for the military. Pan-Slavism, deemed outdated and outright dangerous during the preceding two decades was suddenly rehabilitated, and the ideological resistance against the German invasion was organized not exclusively around proletarian internationalism and Russian nationalism but also under the umbrella of Slavic resistance to German aggression. By 1945 the transformation, at least on the level of propaganda, was almost complete: Russia was portrayed as not only being one of the components of an internationalist country but in essence the very heart of it, which led the world to victory over Nazism.
While throughout the 20th century wars did often prompt propaganda machines to rapidly change their stance, no change was greater than that exemplified by the Soviet Union during what later quite tellingly came to be known as the Great Patriotic War. The paper aims to shed light on the roots and evolution of Soviet propaganda during the war while dealing with issues related to the paradoxes and problems stemming from its relative ideological flexibility.

Jedną z trzech głównych koncepcji rosyjskich słowianofilów było zdecydowane przeciwstawienie Rosji Europie, tłumaczone przez nich oczywiście na korzyść tej pierwszej. „Europa” w pojęciu słowianofilów stawała się nośnikiem negatywnych cech moralnych i przykładem zepsucia obyczajów. Przedmiotem porównania Europy z Rosją były niemal wszystkie dziedziny życia. Z oczywistych względów słowianofile wskazywali także na różnice religijne, wykazując wyższość prawosławnej Rosji nad katolicką lub protestancką Europą.
Myśl słowianofilska, rozwijająca się w Rosji od połowy lat 20. aż do lat 60. i 70. XIX wieku w toku swojego rozwoju przeszła jednakowoż dość znaczącą ewolucję.
Niniejszy artykuł ma na celu wykazanie, jaka jest różnica w postrzeganiu
odmienności religijnych pomiędzy Rosją i Europą u tzw., klasyków słowianofilstwa oraz u późnych słowianofilów, wyznawców tzw. poczwienniczestwa.
Przedmiotem porównania będą tu z jednej strony poglądy twórcy podwalin ideologii słowianofilskiej Iwana Kiriejewskiego oraz idee późnego teoretyka słowianofilstwa Nikołaja Danilewskiego.
One of the three main concepts of the Russian Slavophiles was to oppose Russia and Europe, of course, in favor of the Russia. “Europe” in the Slavophile concepts became a carrier of negative qualities and example of “corruption of morals”, in contrast to Orthodox Russia, which draws from the heritage of the Orthodox faith. The subject of the comparison of Europe and Russia were almost all areas of political and social life. For obvious reasons, Slavophiles also pointed to religious differences, demonstrating the superiority of “Orthodox” Russia over the “Catholic” or “Protestant „Europe. In the course of its development Slavophile thought, growing in Russia since the mid-20s  until the 60s and 70s the nineteenth century, was undergone some evolution. This article is intended to demonstrate the difference between the perception of religious differences between Russia and Europe by so-called “classic Slavophiles” and in the late Slavophiles. The subject of comparison will be here on the one hand the views of the creator of the foundations of the lavophile ideology, Ivan Kireyevsky, and the ideas of the late Slavophile theoretician, Nikolay Danilevsky.

В начале 20-ого века произошло большое переселение русских интеллигентов в диаспору, которая возникла в Европе после трагических событий революции 1917-го года. В этом движении появились новые направления, основанные на традициях русской мысли 19-го века и в свою очередь возникли новые направления. Одним из выдающихся мыслителей этого времени был Павел Флоренский, который остался на родине. В своей идее о «церковности», что означает действие Божие в мире, Флоренский объясняет идеал красоты, который определяется реальным общением с Богом. Это немного отличается от заключения, которое можно вывести из изречения Фёдора Достоевского, сказанного князем Мышкиным в романе Идиот, что «красота спасёт мир». Это тоже сходно с идеалом красоты, который Павел Евдокимов, знаменитый богослов русской диаспоры, объясняет в своём труде о святых иконах. Ссылаясь на литературу Достоевского и на духовность преп. Серафима Саровского, Евдокимов показывает, что идеал красоты, котовый выражен в иконах, сходится с тем, что выражено в литературе и в богословском толковании.

Славянофил Ю.Ф. Самарин – первый общественный деятель, вступивший в длительное противостояние с «немецкой партией», которая в статье рассматривается как проостзейская группировка в придворных, правительственных и общественных кругах. Ее составляли выходцы из Остзейских губерний, приезжие иностранцы и поддерживавшие их русские высокопоставленные чиновники. Инструментом ее влияния являлось III отделение. Борьба Самарина с «немецкой партией» связана с тремя циклами его произведений: рукописными «Письмами из Риги» (1848), статьями в газете «Москва» о положении в Прибалтийских губерниях (1867), шестью выпусками книги «Окраины России» (1868–1876). Деятельность Самарина представлена в контексте борьбы «немецкой партии» со славянофилами и полемики в русской прессе 1860-х годов.
Slavophile Yu. F. Samarin was the fi rst public fi gure who entered into continued opposition to the “German party”, which in this article is viewed as pro-Baltic (Ostseen) group in the court, government and public circles. The party included natives of the Baltic governorates, foreigners and some high rank Russian offi cials supporting their ideas.The instrument of their infl uence and power was considered to be the Third Section of His Imperial Majesty’s Own Chancellery (The Third Department). Samarin’s opposition to the “German party” was closely connected with the three series of his works: “Letter from Riga” manuscript (1848), articles on the situation in the Baltic governorates published in “Moskva” journal (1867) and the six issues of his book “Remote Areas of Russia” (1868-1876). In the present article Samarin’s activity is viewed in the context of the opposition of the “German party” and the Slavophiles and polemics and discussions in Russian press in 1860-s.

"The Russian National Idea in Panarin's Conception." Basic aspects of A. S. Panarin's political philosophy are analyzed in this article, including “the crisis of the western liberalism”, “a special role of orthodox Christian culture in Russia”, “community (общинность) as the basis of prosperity and well-being of Russia” and so on. - From "Summaries" - http://www.politex.info/content/view/127/30/

Понятие «народность», появившееся в русской культуре в 1820-х годах, вызвало интерес А.С. Хомякова еще до того, как С.С. Уваров публично провозгласил триаду «Православие. Самодержавие. Народность» и, как утверждал П.И. Бартенев, молодой философ оказал влияние на развитие этой идеи у министра. Это подтверждает интерес, проявленный Уваровым к Хомякову в 1830-х годах. Связываемое с деятельностью Уварова понятие «теория официальной народности» сегодня нуждается в серьезном переосмыслении. Однако если Уваров не создавал целостной государственной идеологии, то попытался представить «народность» как лозунг развития самобытной национальной культуры. В 1840–1850-х годах Хомяков и другие славянофилы разработали собственную, независимую от уваровской концепцию народности. В их интерпретации «народность» выступает и как предмет познания (в изучении народного быта, фольклора и т.д.), и как форма сознания (система образов, восприятие мира). При этом славянофилы подчеркивали, что народность русская неразрывно соединена с православной верой. По Хомякову, «служение народности есть в высшей степени служение делу общечеловеческому», и в то же время «чем более человек становится слугою человеческой истины, тем дороже ему его народ». Влияние идей Хомякова проявилось в Пушкинской речи Ф.М. Достоевского, который, как и славянофилы, не противопоставлял «народное» и «общечеловеческое», а декларировал их антиномическую связь.
  The notion of “narodnost'” (the national ethos, national spirit, nationality), which appeared in the Russian culture in the 1820s, aroused A.S. Khomyakov’s interest even before Minister of Public Education S.S. Uvarov publicly proclaimed his triad «Orthodoxy. Autocracy. Nationality», and, according to P.I. Bartenev, the young philosopher infl uenced the development of this idea in the minister’s writings. That concept was illustrated by Uvarov’s interest in the works of Khomyakov in the 1830s. The concept of “offi cial narodnost’” (Oficial'naya Narodnost') associated with Uvarov’s activity needs serious rethinking today. And though Uvarov did not create an integral state ideology, he still tried to put forward “narodnost’” as the basis for the development of original national culture. In the 1840–1850s, Khomyakov and other Slavophiles developed their own concept of narodnost', apart from Uvarov’s. In their interpretation, narodnost' was presented both as the object of cognition (people’s everyday life, folklore) and as the form of consciousness (the complex of imagery, perception of the world). Also, the Slavophiles emphasized that the Russian narodnost’ was inextricably connected with the Orthodox Faith. According to Khomyakov, «the devotion to nationality was primarily the devotion to the cause of panhumanism», and, at the same time, «the more a person served the cause of human truth, the more he treasured his own nation». The influence of Khomyakov’s ideas showed in the so called «Pushkin speech» of F.M. Dostoyevsky, who, like Slavophils, did not oppose national and panhuman, but asserted their antinomical connection.

Russian philosophy underwent many phases: Westernism, Slavophilism, nihilism, pre-revolutionary religious philosophy, and dialectical materialism or Soviet philosophy. At first sight, each one of these phases seems antithetical to the preceding one. Yet, they all appear to have in common a certain negative attitude towards the subjectivism of Kantianism and German Idealism. In contrast, Russian philosophy typically displays a tendency towards ontologism, which is generally defined as the view that there is such a thing as being in itself, i.e., being independent of cognition, and that this being is to some extent knowable. We discern, in these otherwise diametrically opposed movements, an underlying ontologism that constitutes a common thread running in a straight line through the history of Russian philosophy. In this article, I provide an overview of Russian ontologism. The article can be accessed here: https://rdcu.be/b9K5O

В этой статье я исследую определенные закономерности в том, как литовцы и концепции их происхождения были представлены в российской политической и исторической мысли в 1820–1860-х гг. В статье показано, как российские историко-филологические нарративы о происхождении литовцев были включены в политические споры того времени. Российские историки, особенно славянофилы, стремились установить историческое происхождение и культурные связи между русскими и литовцами. Они в значительной степени опирались на восприятие языковых связей между славянами и литовцами. Их усилия были направлены на то, чтобы подчеркнуть значение понятий славяно-литовского этнокультурного родства для определения русской идентичности и для русского самосознания.
In this article I explore certain patterns in the way the Lithuanians and notions of their origin were represented in the Russian political and historical thought in the 1820–1860s. The article shows how Russian historical and philological narratives of the Lithuanians’ origin were embedded in political debates of the time. The Russian history scholars, especially the Slavophiles, have sought to establish historical descent and cultural relationships among the Russians and the Lithuanians. They largely relied on perceived linguistic ties between the Slavs and the Lithuanians. Their efforts were seeking to highlight the significance of notions of Slavic-Lithuanian ethnic and cultural affinity for the definition of Russian identity and for the Russian self-understanding.

- Guizot Prize of the French Academy, 2009
- Xenopol Prize of the Romanian Academy, 2010
- Prize and Merit Diploma of the Academy of Sciences of Moldova, 2009
- Selected for the Great Prize for History Chateaubriand / Grand Prix d'Histoire Chateaubriand (France)

1815. Après vingt années d'expansion révolutionnaire et napoléonienne, l'heure est à la réaction. La Russie, qui a été menacée dans son existence même, émerge comme pilier du nouvel ordre politique européen. Pour assurer celui-ci, et sceller la paix enfin retrouvée, le tsar Alexandre Ier propose une Sainte-Alliance des souverains et des peuples chrétiens. Il charge son conseiller Alexandre Stourdza (1791-1854) de mettre en forme cette surprenante proclamation politico-mystique bientôt ratifiée par tous les pays du continent. Après le fracas des armes, le destin de l'Europe se joue désormais dans les chancelleries, dans la presse et dans l'opinion. Face à l'héritage des Lumières, les partisans d'un retour à la tradition sont pourtant divisés: mystiques et théocrates d'un côté, conservateurs plus laïcs de l'autre, catholiques ou orthodoxes, Russes ou Français. Chaque parti, chaque puissance du moment, a en fait sa propre vision du nouvel ordre qui doit régir l'Europe. Défendue par Stourdza de congrès en congrès, la Sainte-Alliance sera bientôt mise en échec par les libéraux allemands, et débordée par le système répressif de Metternich.

Abandonné par son souverain, Alexandre Stourdza quitte le service diplomatique en 1822 pour s'établir à Odessa. Il mettra désormais sa plume au service d'une orthodoxie rénovée, qui soit capable de fédérer les différentes populations chrétiennes de Russie et de l'Empire ottoman. Loin de se réduire à un combat d'arrière-garde, ce grand projet de «modernisation défensive» des sociétés orthodoxes incluait l'émancipation nationale des Grecs et des Roumains, ainsi que l'abolition du servage en Russie.

Formée d'abord à Saint-Pétersbourg, Stella Ghervas est docteur en histoire de l'Université de Bucarest et docteur ès lettres de l'Université de Genève. Ses travaux portent notamment sur les mouvements culturels et politiques de l'Europe de l'Est (Russie, Balkans) au XIXe siècle et sur les échanges intellectuels avec l'Occident. Elle est actuellement chargée de recherche à l'Institut universitaire de hautes études internationales de Genève.



Table des matières

Le parcours d'un intellectuel diplomate

- Les racines familiales
- L'entrée dans les services diplomatiques
- Dans les cercles littéraires de Saint-Pétersbourg
- Une première mission dans les Balkans
- Au service de la Sainte-Alliance
- L'appel des causes grecque et roumaine
- Un intellectuel enfin indépendant


Un humaniste «oriental» face aux Lumières

- Les Lumières vues de l'Est
- La formation intellectuelle d'Alexandre Stourdza
- Un anti-Montesquieu: "L'Essai sur les lois fondamentales de la société"
- Stourdza face à Rousseau


Sur la scène européenne

- Au service de la Sainte-Alliance
- Les "Considérations sur la doctrine et l'esprit de l'Église orthodoxe"
- Le "Mémoire sur l'état actuel de l'Allemagne"
- De la Sainte-Alliance à la question d'Orient


L'attrait du mysticisme

- Les racines mystiques de la Sainte-Alliance
- Roxandre Stourdza au coeur d'un réseau d'influence
- Alexandre Stourdza face à l'héritage intellectuel des mystiques


Stourdza théocrate: pour et contre Joseph de Maistre

- Stourdza et Maistre face à la Révolution
- Controverses autour de l'Église orthodoxe
- Des positions divergentes à propos de la Russie


Un philhellénisme d'inspiration conservatrice

- Stourdza, Capodistrias et la renaissance de la Grèce
- Stourdza face à l'Hétairie politique
- Les sympathies philhellènes en Russie et en Europe
- Stourdza, avocat conservateur de l'insurrection
- L'indépendance grecque comme partie de la question d'Orient


Le philosophe de l'orthodoxie

- Le «monde orthodoxe»: caractéristiques d'un espace imaginaire
- Stourdza, missionnaire du «Réveil» orthodoxe
- Stourdza penseur religieux
- Le philosophe de la Tradition


Idéaux et petites ambitions: Stourdza homme de lettres

- Un précurseur des slavophiles?
- Stourdza et les lumières d'Odessa
- A la recherche d'interlocuteurs occidentaux
- Ultimes impressions de voyage

This article focuses on the publishing history of several editions by U. F. Samarin that were published in Prague and Berlin in 1868—1871. Among them are Samarin’s own Slavophile works and theological writings by A. S. Khomyakov. Using archival evidence, this article examines the reception of these editions by the Russian censorship authorities, as well as the personal position of F. I. Tiutchev (who was then the Chairman of the Foreign Censorship Committee).

Jedną z trzech głównych koncepcji rosyjskich słowianofilów było zdecydowane przeciwstawienie Rosji Europie, tłumaczone przez nich oczywiście na korzyść tej pierwszej. „Europa” w  pojęciu słowianofilów stawała się nośnikiem negatywnych cech moralnych i  przykładem zepsucia obyczajów. Przedmiotem porównania Europy z Rosją były niemal wszystkie dziedziny życia. Z oczywistych względów słowianofile wskazywali także na różnice religijne, wykazując wyższość prawosławnej Rosji nad katolicką lub protestancką Europą. Myśl słowianofilska, rozwijająca się w Rosji od połowy lat 20. aż do lat 60. i 70. XIX wieku w toku swojego rozwoju przeszła jednakowoż dość znaczącą ewolucję. Niniejszy artykuł ma na celu wykazanie, jaka jest różnica w postrzeganiu odmienności religijnych pomiędzy Rosją i Europą u tzw., klasyków słowianofilstwa oraz u  późnych słowianofilów, wyznawców tzw. poczwienniczestwa. Przedmiotem porównania będą tu z jednej strony poglądy twórcy podwalin ideologii słowianofilskiej Iwana K...

The article "On Turkic Component of Russian Philosophy" justifies the thesis about the Turkic identity (but not self-identification!) of many  of the  Slavophiles, which  is  not  contrary  to  the  accepted treatment  of them  as exponents of Russian philosophy. Both the Slavophiles and other Russian philosophers of Turkic  origin did a lot for the formation of Russian philosophy  in that horizon which is determined by the Turkic mentality. The conclusion is that in the Russian culture the Turkic
heritage is present not only in the Russian language, domestic and political culture, but also in philosophical  thought.  If the  conclusion about the  essential  significance  of the  Turkic element  in  the  Slavophile  position  is  confirmed,  it  can  also  help  to  expand  our
understanding of the range of people -  carriers of the Turkic philosophy

A partir do exame das ideias de Pável Péstel (1793-1826), Aleksandr Herzen (1812-1870) e Fiódor Dostoiévski (1821-1881), o presente artigo pretende oferecer uma visada original acerca da famosa querela entre eslavófilos e ocidentalistas, geralmente tida como eixo norteador do debate intelectual russo do século XIX. Objetiva-se examinar como o futuro da Rússia diante da encruzilhada geográfica e cultural que lhe é inerente se delineia no pensamento desses autores.
(continua na p. 1)

The term “Russian spirit” denotes both the unique characteristics of Russians that make them different from Europeans and the idea of uniting the humanity under the leadership of the Russians, the latter we might also call the idea of uniting Europe. Not only the Western question and the tension between universality and rootednessin Russian thought but also the Russian questionin the Western thought is in fact part of the broader discussion on the possible future of the Western civilization. For West, Russia is both a problem and a possible solution to the problem. The same applies to Russia. Just as the fact that the Germans who destroyed the Rome also planted the seeds of regenerating it with a barbarian vaccination, Russians have been considered by Europeans “the barbarian at the gate” as well a savior.

В статье впервые в отечественной истории философии рассматривается интерпретация Ламанским творчества Ломоносова. На основе анализа опубликованных Ламанским работ автор показывает роль ломоносоведения в интеллектуальной биографии Ламанского. Выявлены славянофильские истоки подхода Ламанского к интерпретации исторического образа Ломоносова. Автор приходит к выводу о значимости исследований творчества Ломоносова в контексте идей политического либерализма XIX в. Показывается связь философии славянофильства с историко-научной программой Ламанского. Утверждается, что историко-научные исследования Ламанского нужно рассматривать в контексте применения им славянофильской методологии к истории науки. Делается вывод, что историко-научная стратегия Ламанского находилась под влиянием романтизма, что привело к пониманию истории науки и философии в качестве сферы, в которой происходит кристаллизация национального самосознания, для которого наука оказывается необходимым атрибутом самоидентификации.

Рассматривается историческая эволюция проблематики понимания отношения России и Европы в славянофильстве на примере учений А.С. Хомякова и В.И. Ламанского. Используются методы историко-философской реконструкции и герменевтики. Утверждается, что в рамках концепции соборности в философии Хомякова допускалось единство Европы и России при достижении истинной религиозности. Показано, что А.С. Хомяков полагал, что критика России со стороны Запада вызвана недостатками положения дел внутри самой России, поэтому национальной задачей для России должно стать создание самобытной и оригинальной культуры, построенной на основе православия и общинных форм социальной жизни. Важным результатом исследования является положение о том, что, в отличие от подхода Хомякова, предполагающего понимание России и русской культуры как самостоятельной и оригинальной части Европы, подход, предложенный поздними славянофилами, основан на идее коренного антагонизма России и Европы. Среди наиболее ярких и последовательных выразителей этой точки зрения был видный славист и публицист-славянофил В.И. Ламанский. Показано, что в результате Ламанский создал концепцию, в рамках которой Россия и Европа признавались двумя разными цивилизациями, продолжающими на новом этапе истории соперничество между древними греками и римлянами. Делается вывод, что первоначальная мысль о создании самобытной европейской культуры превратилась в позднем славянофильстве в геополитическую теорию непреодолимого конфликта цивилизаций. В качестве причин такого рода трансформации предложено учитывать не столько политический контекст развития славянофильства, сколько фактор влияния на славянофильскую философию эмпирических наук (истории, географии, этнографии, лингвистики) и интеграцию славянофильства в научный дискурс.

Концепция общины существует в многих странах, но в истории русского народа она имеет определённое значение. Влияние русской общины на философию можно впервые заметить у славянофил, которые в первой половине XIX-ого века дискуссировали с западниками о дальнейшей судьбе России. В это время Россия ещё была аграрной нацией, но благодаря славянофилам, русская община оказала большое влияние на развитие современной философской диалектики. Несмотря на влияние западного идеализма на мышление славянофил, правильнее считать, что их деятельность стремилась к истине, которая по сути не западная, и не русская. И в этом мышлении сыграла большую роль русская община, которая первая в Европе оказала влияние на мышление того времени.

This paper was subsequently expanded and revised into two papers published in Russian in the almanac of “Essays on conservatism” (2019. №. 1): “S.S. Uvarov and Media Struggle in 1830–1840” and “Official Narodnost’ or Narodnost’? S.S. Uvarov and A.S. Khomyakov”.