Авторская православная проповедь получает распространение в Речи Посполитой лишь на рубеже XVI-XVII вв. К этому периоду относятся первые опубликованные поучения по случаю бракосочетаний и похорон, также так называемые «материи» или... more
Авторская православная проповедь получает распространение в Речи Посполитой лишь на рубеже XVI-XVII вв. К этому периоду относятся первые опубликованные поучения по случаю бракосочетаний и похорон, также так называемые «материи» или тезисные планы для составления проповедей. Книжное наследие архимандрита Виленского братского монастыря Леонтия Карповича (ок. 1580-1620) является одним из интересных примеров сочетания святоотеческих традиций экзегетической гомилетики с подражанием польским образцам тематической проповеди. В статье реконструируются источники надгробного поучения Карповича («Kazanie na pogrzebie», 1619), составленного по случаю похорон князя Василия Голицына (произнесено на «простой мове», опубликовано на польском языке). В статье ставится задача реконструировать интеллектуальный ресурс проповеди; на основе приведенных Карповичем ссылок и цитат очертить круг основных источников поучения, в том числе библейских фрагментов. Предпринимаемая реконструкция помогает хотя бы в отдаленном приближении воссоздать круг чтения православных виленских интеллектуалов той эпохи; увидеть элементы сходства источников их эрудиции с curriculum неправославных учебных заведений, а также степень освоения православными авторами польской литературной традиции.
Research Interests:
Понимание ростовщичества в западной богословской и канонической мысли задавалось текстами Св. Писания, философскими построениями античных мыслителей, но также и социально-экономическими реалиями той или иной эпохи. Значение латинского... more
Понимание ростовщичества в западной богословской и канонической мысли задавалось текстами Св. Писания, философскими построениями античных мыслителей, но
также и социально-экономическими реалиями той или иной эпохи. Значение латинского термина «usura» претерпело значительные изменения, сужаясь со временем и ограничиваясь до определенных контрактов (mutuum). Ростовщичество имело нравственное измерение, поскольку экономическое поведение христиан было значимо для спасения души. Из греха преимущественно против заповеди любви «usura» эволюционирует в грех против справедливости. Ростовщичество имело также социальное измерение: словом «ростовщик» могли стигматизировать тех, кто не принадлежал к той или иной социальной (профессиональной) или церковной общности. В эпоху конфессионального
размежевания раннего Нового времени каждая из конфессий стремилась сформулировать новую экономическую этику, которая бы больше соответствовала актуальным экономическим практикам и тенденциям. Видимое сходство разных конфессиональных
позиций не всегда свидетельствовало об идентичности аргументации в пользу допустимости умеренного ростовщического процента. При этом у многих протестантских
мыслителей, несмотря на нюансы их позиций, можно выделить общий момент в подходе к ростовщичеству и к связанным с ним проблемам, который отличал их от католиков: акцент делается скорее на индивидуальной совести христианина (именно она определяет экономическое поведение индивида), а не на внешней регуляции, хотя у светской власти сохраняются значимые рычаги контроля за кредитной деятельностью.
также и социально-экономическими реалиями той или иной эпохи. Значение латинского термина «usura» претерпело значительные изменения, сужаясь со временем и ограничиваясь до определенных контрактов (mutuum). Ростовщичество имело нравственное измерение, поскольку экономическое поведение христиан было значимо для спасения души. Из греха преимущественно против заповеди любви «usura» эволюционирует в грех против справедливости. Ростовщичество имело также социальное измерение: словом «ростовщик» могли стигматизировать тех, кто не принадлежал к той или иной социальной (профессиональной) или церковной общности. В эпоху конфессионального
размежевания раннего Нового времени каждая из конфессий стремилась сформулировать новую экономическую этику, которая бы больше соответствовала актуальным экономическим практикам и тенденциям. Видимое сходство разных конфессиональных
позиций не всегда свидетельствовало об идентичности аргументации в пользу допустимости умеренного ростовщического процента. При этом у многих протестантских
мыслителей, несмотря на нюансы их позиций, можно выделить общий момент в подходе к ростовщичеству и к связанным с ним проблемам, который отличал их от католиков: акцент делается скорее на индивидуальной совести христианина (именно она определяет экономическое поведение индивида), а не на внешней регуляции, хотя у светской власти сохраняются значимые рычаги контроля за кредитной деятельностью.
Research Interests:
Research Interests:
Кассиан Сакович (ок. 1578–1647) может по праву считаться одним из самых образованных представителей восточного монашества Речи Посполитой первой трети XVII в. Обширная эрудиция Саковича проявляется в разножанровых сочинениях его... more
Кассиан Сакович (ок. 1578–1647) может по праву считаться одним из самых образованных представителей восточного монашества Речи Посполитой первой трети XVII в. Обширная эрудиция Саковича проявляется в разножанровых сочинениях его авторства: полемические трактаты против православных и отчасти униатов стали отражением перипетий его судьбы (после 1625 г. Сакович переходит из православия в унию, а в 1640 г. становится католиком); два компилятивных пособия по философии были отчасти связаны с преподаванием и ректорством в Киевской братской школе;
рифмованный панегирик гетману Сагайдачному свидетельствует о поэтических талантах Саковича. Цель статьи — взглянуть на авторские тексты Саковича как на источник для реконструкции круга его чтения и, таким образом, его эрудиции. Для исследования используются два предисловия Саковича к сочинению
«Десидеросус, или стезя к любви Божьей» («Desiderosus, abo ścieszka do miłości Bożey», Краков, 1625) — польскому переводу анонимного испанского трактата начала XVI в., который подготовил и трижды опубликовал в конце XVI в. Каспер Вильковский (ум. после 1589). Атрибутирование встречающихся в посвящении Александру Заславскому и в обращении к «благочестивому читателю» латиноязычных фраз, сентенций, цитат, отсылок к отдельным историческим личностям и сочинениям, а также визуальных
образов позволяет высказать предположение о том, какие книги были доступны Саковичу и могли стать источником его обширной эрудиции.
Kasijan Sakovyč (сa. 1578–1647) can rightfully be attributed to one of the most educated representatives of both Orthodox and Uniate monasticism in Polish-Lithuanian Commonwealth of the first third of the 17th century. Kasijan’s diversity in terms of literary genres reflects his wide knowledge. Thus, his polemical treatises against the Orthodox Church and, partly, against the Uniates, echoed the events of his personal biography: after 1625, Sakovyč converted from Orthodox Christianity to the Uniate Church; in 1640, he became a Catholic. Two textbooks (compilations from Pseudo-Aristoteles) were partly related to his teaching activity and rectorship at Kyiv Brotherhood school. A rhymed funeral eulogy for the Hetman of Zaporozhian Cossacks, Petro Sahaidachny, testifies to Kasijan’s poetic talents. The present article aims to investigate Sakovyč’s writings as a means to reconstruct his personal “resource” or texts or books that he read and used in his literary activity. Two prefaces by Kasijan (a dedication to the nobleman Aleksander Zasławski and an appeal to the ‘pious reader’) are used for this case study, both written for “Desiderosus, abo Scieszka do miłości Bożey” (Desiderosus or a Path to God’s Love) (Kraków, 1625). The work is a Polish translation of an anonymous Spanish treatise ca. 1515, which was prepared by
Kasper Wilkowski (died after 1589) and published three times during the late 16th century. Attributing Latin phrases, maxims, quotations, and references to historical figures and works, visual images, etc., that are used in both prefaces, allows one to suggest what books were known and available to Sakovyč and could have been the source of his erudition.
рифмованный панегирик гетману Сагайдачному свидетельствует о поэтических талантах Саковича. Цель статьи — взглянуть на авторские тексты Саковича как на источник для реконструкции круга его чтения и, таким образом, его эрудиции. Для исследования используются два предисловия Саковича к сочинению
«Десидеросус, или стезя к любви Божьей» («Desiderosus, abo ścieszka do miłości Bożey», Краков, 1625) — польскому переводу анонимного испанского трактата начала XVI в., который подготовил и трижды опубликовал в конце XVI в. Каспер Вильковский (ум. после 1589). Атрибутирование встречающихся в посвящении Александру Заславскому и в обращении к «благочестивому читателю» латиноязычных фраз, сентенций, цитат, отсылок к отдельным историческим личностям и сочинениям, а также визуальных
образов позволяет высказать предположение о том, какие книги были доступны Саковичу и могли стать источником его обширной эрудиции.
Kasijan Sakovyč (сa. 1578–1647) can rightfully be attributed to one of the most educated representatives of both Orthodox and Uniate monasticism in Polish-Lithuanian Commonwealth of the first third of the 17th century. Kasijan’s diversity in terms of literary genres reflects his wide knowledge. Thus, his polemical treatises against the Orthodox Church and, partly, against the Uniates, echoed the events of his personal biography: after 1625, Sakovyč converted from Orthodox Christianity to the Uniate Church; in 1640, he became a Catholic. Two textbooks (compilations from Pseudo-Aristoteles) were partly related to his teaching activity and rectorship at Kyiv Brotherhood school. A rhymed funeral eulogy for the Hetman of Zaporozhian Cossacks, Petro Sahaidachny, testifies to Kasijan’s poetic talents. The present article aims to investigate Sakovyč’s writings as a means to reconstruct his personal “resource” or texts or books that he read and used in his literary activity. Two prefaces by Kasijan (a dedication to the nobleman Aleksander Zasławski and an appeal to the ‘pious reader’) are used for this case study, both written for “Desiderosus, abo Scieszka do miłości Bożey” (Desiderosus or a Path to God’s Love) (Kraków, 1625). The work is a Polish translation of an anonymous Spanish treatise ca. 1515, which was prepared by
Kasper Wilkowski (died after 1589) and published three times during the late 16th century. Attributing Latin phrases, maxims, quotations, and references to historical figures and works, visual images, etc., that are used in both prefaces, allows one to suggest what books were known and available to Sakovyč and could have been the source of his erudition.
Research Interests:
Процедура братского исправления («correctio / correptio fraterna»), понимаемая как движимое любовью назидание грешника, нацеленное на его раскаяние и исправление, складывается на основе евангельского фрагмента Мф. 18:15–17. Будучи частью... more
Процедура братского исправления («correctio / correptio fraterna»), понимаемая как движимое любовью назидание грешника, нацеленное на его раскаяние и исправление, складывается на основе евангельского фрагмента Мф. 18:15–17. Будучи частью повседневных практик в раннехристианских и монашеских общинах, братское исправление получает богословское осмысление и обоснование в сочинениях Августина, Александра Гэльского, Фомы Аквинского, Уильяма Оккама, Жана Жерсона, схоластов раннего Нового времени. Обращение богословской и канонической мысли разных эпох к этому сюжету зачастую было связано с конкретными социально-политическими обстоятельствами или событиями церковной жизни. При всем многообразии позиций, братское исправление понималось как позитивное предписание, для реализации которого необходимы определенные условия. Их отсутствие позволяет воздержаться от назидания грешника, а в каких-то ситуациях даже нравственно недопустимо прибегать к этой процедуре. В литературе для мирян позитивное предписание исправления ближнего начинает проговариваться с XIII в., принимая со временем все более категоричные очертания, превращаясь в раннее Новое время в безусловную обязанность: ее неисполнение расценивается как грех и подлежит исповеди. Прописанная в Мф. 18:15–17 процедура превращается также в одну из форм горизонтального нравственного реформирования в ранненововременных обществах, используется у отдельных протестантских деноминаций для обоснования практики «цензуры нравов» и деятельности церковных судов-консисторий, также для придания легитимности определенным ситуациям денунциации и в католических, и в протестантских общинах.
Research Interests:
В статье анализируются латинские источники поучения «Припадковъ которые бысе пры слоужбе божой могли прытрафити, Розъвезаньє», которое было опубликовано в составе более пространной униатской «науки» для священнослужителей в виленском... more
В статье анализируются латинские источники поучения «Припадковъ которые бысе пры слоужбе божой могли прытрафити, Розъвезаньє», которое было опубликовано в составе более пространной униатской «науки» для священнослужителей в виленском «Служебнике» 1617 г., а впоследствии в отредактированном виде стало органичной частью «Известия учительного, како долженствует иерею и диакону служение в церкви святой совершати». Как показал уже А. В. Петровский, значительная часть анализируемых в «Припадках» сложных ситуаций, которые могут случиться во время богослужения и совершения Евхаристии, имеет параллели в апостольских, святоотеческих и соборных постановлениях, в памятниках церковной литературы, издавна бытовавших в восточно-христианском ареале. В статье аргументируется, что опыт систематизации подобного рода «казусов» и их встраивания в богослужебные издания составители «Припадков» позаимствовали из латинской традиции, обратившись в первую очередь к так называемым рубрикам в составе посттридентского «Римского Миссала» 1570 г. Другим немаловажным источником для униатских компиляторов послужило сочинение испанского кардинала иезуита Франсиско де Толедо «Summa casuum conscientiae», ставшее образцом и основным источником фактического материала для всей виленской «науки» для священников 1617 г. Знакомство с сочинением испанского иезуита подтверждается и на материале другого униатского поучения для духовенства в составе виленского «Требника» 1617–1618 гг., что позволяет рассматривать обе «науки» как часть единой программы по подготовке практических пособий для униатского духовенства. В статье также делается предположение о том, кто мог быть автором данных компиляций.
Research Interests:
Research Interests:
Известные в европейской культуре сочинения с мотивами утешения по случаю смерти близкого человека необычайно разнообразны в жанровом отношении (рассуждения о смерти, письма и послания соболезнования, диалоги-самоутешения,... more
Известные в европейской культуре сочинения с мотивами
утешения по случаю смерти близкого человека необычайно разнообразны в жанровом отношении (рассуждения о смерти, письма и послания соболезнования, диалоги-самоутешения, трактаты-консолатории, учебники по подготовке к достойной смерти, материи для составления погребальных проповедей и др.). Уже в Античности складывается основной набор «аргументов-утешений», которые воспроизводятся впоследствии
на протяжении Средневековья и воспринимаются авторами раннего Нового времени (смерть как необходимость и благо, свобождающее человека от пороков и страданий; бессмертие души и др.); на протяжении всех эпох сохраняется также традиция излагать утешения в форме исцеляющих душу «лекарств». Христианские авторы переосмысляют античные «лекарства» в свете христианского вероучения; также главной задачей consolatio
становится не достижение контроля над эмоциями, но укрепление христианина в вере. Раннее Новое время с новой интенсивностью обращается к философскому наследию древности и личным примерам мыслителей и исторических деятелей прошлого, которые наряду с библейским царем Давидом и страдающим Иовом преподносятся как образцы достойного подражания отношения к страданию и смерти. Католические сочинения с мотивами consolatio по случаю смерти оказывают влияние на восточнохристианскую традицию, в которой в XVII веке появляются первые опыты консолаториев (проповеди-образцы на погребение в богослужебных книгах, авторские сочинения Симеона Полоцкого), воспроизводящие циркулировавшие в европейской культуре «лекарства»-утешения. Подобное сходство отдельных мыслей и аргументов античных и христианских авторов не всегда свидетельствует о заимствовании или прямой преемственности, но есть лишь следствие общего экзистенциального опыта людей
разных эпох.
утешения по случаю смерти близкого человека необычайно разнообразны в жанровом отношении (рассуждения о смерти, письма и послания соболезнования, диалоги-самоутешения, трактаты-консолатории, учебники по подготовке к достойной смерти, материи для составления погребальных проповедей и др.). Уже в Античности складывается основной набор «аргументов-утешений», которые воспроизводятся впоследствии
на протяжении Средневековья и воспринимаются авторами раннего Нового времени (смерть как необходимость и благо, свобождающее человека от пороков и страданий; бессмертие души и др.); на протяжении всех эпох сохраняется также традиция излагать утешения в форме исцеляющих душу «лекарств». Христианские авторы переосмысляют античные «лекарства» в свете христианского вероучения; также главной задачей consolatio
становится не достижение контроля над эмоциями, но укрепление христианина в вере. Раннее Новое время с новой интенсивностью обращается к философскому наследию древности и личным примерам мыслителей и исторических деятелей прошлого, которые наряду с библейским царем Давидом и страдающим Иовом преподносятся как образцы достойного подражания отношения к страданию и смерти. Католические сочинения с мотивами consolatio по случаю смерти оказывают влияние на восточнохристианскую традицию, в которой в XVII веке появляются первые опыты консолаториев (проповеди-образцы на погребение в богослужебных книгах, авторские сочинения Симеона Полоцкого), воспроизводящие циркулировавшие в европейской культуре «лекарства»-утешения. Подобное сходство отдельных мыслей и аргументов античных и христианских авторов не всегда свидетельствует о заимствовании или прямой преемственности, но есть лишь следствие общего экзистенциального опыта людей
разных эпох.
Research Interests:
In his polemic treatise Antapologija abo Apologijej … zniesienie written in the early 1630s, Socinian Eustachy Kisiel (nicknamed Gelasius Diplic) made an accusation that former Orthodox, now a Uniate priest, religious writer and Ruthenian... more
In his polemic treatise Antapologija abo Apologijej … zniesienie written in the early 1630s, Socinian Eustachy Kisiel (nicknamed Gelasius Diplic) made an accusation that former Orthodox, now a Uniate priest, religious writer and Ruthenian linguist Meletij Smotryc’kyj (ca. 1577–1633) used a Latin work by a certain Dominican to compose a funeral oration on the death of Smotryc’kyj’s predecessor at the Brotherhood the Holy Spirit Monastery, Leontij Karpovyč(1580–1620). Kisiel’s allegations were noted in 1908 by the philologist Sergej Maslov, but later this topic did not attract the attention of researchers of Smotryc’kyj’s legacy. This study is an attempt to examine the hypothesis put forward by Kisiel and to find out what specific writing (or writings?) Smotryc’kyj could have used when composing the funeral oration. The oration on the death of Karpovyčwas published twice in Vilnius: 1620 – in a Ruthenian language version, and 1621 – in Polish. As the main storyline Meletij uses the topos of five varieties of live and the corresponding five varieties of death, which were very common in religious literature in the Middle Ages and Early Modern times. This topos is used by Smotryc’kyj to describe Leontij Karpovyč’s life path and to glorify his achievements in the spiritual field. The article considers the main contexts of the use of topos triplex, quadruplex and quintuplex mors (triple, quadruple, quintuple death) and triplex, quadruplex and quintuplex vita (triple, quadruple, quintuple life) in different confessional traditions up to the 1620s. On the basis of textual analysis, it is concluded that the main source for Meletij war Orbis terror, seu concionum de finibus bonorum et malorum libri duo written by Walloon preacher, Franciscan writer Philippe Bosquier (1561/1562–1636) (editio princeps Douai 1603). Orbis terror enjoyed large popularity in Europe, and was one of the recommended books for the Jesuit colleges of that time. For the funeral sermon Smotryc’kyj borrows only a small fragment of the first section (concio) of Orbis terror, and uses different editing techniques: a literal or close to the original translation; expansion or contraction of borrowed fragments; giving prominence to different elements of the text. Bosquier’s work became the main source for the funeral sermon, but by no means the only one: some images and amplifications used by Meletij testify to his good acquaintance with the Renaissance and Early Modern literature
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Понимание милостыни в католической мысли раннего Нового времени во многом воспроизводило сложившиеся в предшествующую эпоху представления. Рассуждение велось в понятиях избытка и нужды, лишь определенное сочетание которых превращало... more
Понимание милостыни в католической мысли раннего Нового времени во многом воспроизводило сложившиеся в предшествующую эпоху представления. Рассуждение велось в понятиях избытка и нужды, лишь определенное сочетание которых превращало призыв к милостыне из благочестивого совета в обязанность и порождало у нуждающихся определенные права. Важное значение имело разделение нуждающихся на категории (по нравственному достоинству, месту в иерархии «упорядоченной любви», др.). При этом в дискурсе о милостыне «высокого» богословия и обращенных к мирянам сочинениях были некоторые особенности. В первом заметен отход от средневекового понимания милостыни как преимущественно духовной практики, как обращенного на самого дающего акта милосердия; на первый план выходит понимание милостыни как формы перераспределения благ или обращенного на другого акта справедливости. Это выражается и в разработке практических критериев уделения милостыни (кому, по каким основаниям и сколько причитается). В «низовом» богословии данные тенденции проявляются менее отчетливо, и рассуждения о милостыне в XVI–XVII вв. выстраиваются, как и прежде, преимущественно вокруг фигуры дающего и его заслуг – прижизненных и посмертных. В этом контексте милостыня выступает в первую очередь как акт милосердия. При этом и в «высоком», и в «низовом» богословиях в центре рассуждения была не столько проблема бедности как социального явления и возможностей ее искоренения, сколько вопрос противостояния конкретным ее проявлениям.
Research Interests:
This paper puts forward some hypotheses on the sources of a ‘verbal picture’, or allegory of love, in a prosta mova marriage sample sermon addressed to laity and found in two Orthodox Ritual (Tr e b n i k) editions: the... more
This paper puts forward some hypotheses on the sources of a ‘verbal picture’, or allegory of love, in a prosta mova marriage sample sermon addressed to laity and found in two Orthodox Ritual (Tr e b n i k) editions: the first is by the publisher Michail Slezka (L’viv 1644) and the second by the bishop Arsenij Želiborskij (L’viv 1645). I shall argue that the very combination of vernacular homiletic material and traditional ecclesiastical rites therein found goes back to sixteenth-century Polish Catholic Rituals; in the Orthodox Church of the Polish-Lithuanian Commonwealth, this model was introduced for the first time in the Ritual of the Orthodox Brotherhood of Vilnius (1621). The verbal picture analysed in this paper draws on Pictura amoris sive amicitiae, a short moralistic text written by the English Dominican Robert Holсot (ca. 1290-1349) which appears in his exegetical voluminous work In Librum Sapientiae Regis Salomonis Praelectiones ccxiii (ca. 1333-1342). Popular among late thirteenth-early fourteenth century English Dominicans, verbal pictures did not rely on earlier samples and were a literary product, a sort of exemplum or mnemonic tool for preachers to memorize abstract concepts. Since the sixteenth century, works of different genre reproduced Holcot’s verbal picture, without any attribution to its author, as emblem to create the so-called emblemata nuda (‘naked emblems’), which describe images but lack illustrations. The article suggests that the author(-s) of the Orthodox marriage sample sermon used a textbook on rhetoric Orator extemporaneus, seu artis oratoriae breviarium bipartitum by Michael Radau (1617-1687) as his main source, of which several manuscripts had started circulating by 1644. The article also presents some concluding remarks about the authorship of the marriage sample sermon
Research Interests:
В посвященных первому мученику униатской церкви в Речи Посполитой Иосафату Кунцевичу (1580–1623) агиографических памятниках конца XVII — первой половины XVIII в. можно встретить легенду о «чудесном обращении» в католицизм патриарха... more
В посвященных первому мученику униатской церкви в Речи Посполитой Иосафату Кунцевичу (1580–1623) агиографических памятниках конца XVII — первой половины XVIII в. можно встретить легенду о «чудесном обращении» в католицизм патриарха Московского Никона (1605–1681). Данное событие связывается с профанацией Никоном изображения Иосафата и последовавшими за этим покаянием патриарха и взыванием к заступничеству Кунцевича. Конверсия Никона, как считают униатские агиографы, и стала главной причиной последующей опалы патриарха. Созданное около 1672 г. описание данного «чуда» обрастает со временем различными подробностями и деталями, которые рождаются на основании слухов и домыслов, но также отражают определенную историческую реальность, пусть и в несколько искаженной форме. В статье анализируются самая поздняя из известных версий «чуда» (Ważyński S. P. Kazanie na uroczystość Bł. Jozafata Kuncewicza. Wilno, 1762) и этапы формирования отдельных сюжетных линий данной легенды; делаются предположения о том, какие реальные события могли лечь в ее основу и почему данная легенда актуализируется в униатской агиографии Кунцевича именно в середине XVIII в.
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
В статье анализируется один из сюжетов consolatio mortis – горевание об умершем в том виде, как он получил развитие в сочинениях Симеона Полоцкого: в «Вертограде многоцветном» (стихотворение «Мертвых не плакатися») и в сборнике поучений... more
В статье анализируется один из сюжетов consolatio mortis – горевание об умершем в том виде, как он получил развитие в сочинениях Симеона Полоцкого: в «Вертограде многоцветном» (стихотворение «Мертвых не плакатися») и в сборнике поучений «Обед душевный» (фрагмент слова на 23-е воскресенье после Пятидесятницы). Делается вывод о том, что текст иезуита Маттиаса Фабера (1586/87–1653), ставший источником для стихотворения (установлено Антони Хипписли), был также использован Симеоном Полоцким при составлении его проповеди. В основу сюжета о вреде избыточного горевания было положено двустишие английского доминиканца Роберта Холкота (ок. 1290–1349), которое с середины XIV в. использовалось в качестве популярного мнемотехнического стихотворения и в десяти пунктах излагало аргументы против плача по случаю смерти близкого человека.
The article is dealing with one of the topos of consolatio mortis – mourning for the dead as it was analysed in the writings of Symeon of Polotsk: «Vertograd mnogocvĕtnyj» (verse «Mertvych nie plakatsya») and sermon collection «Obed duševnyj» (a sermon fragment on the 23rd Sunday after Pentecost). It is concluded that the text of the Jesuit Matthias Faber (1586/87–1653), which became the source for the given verse (Antony Hippisley), was also used by Symeon in the compilation of his sermon. The plot of the dangers of excessive grief was based on the distich of the English Dominican Robert Holcot (ca. 1290–1349); from the middle of the fourteenth century, it was used as a popular mnemotechnical tool and presented in ten items arguing against crying on the dead.
The article is dealing with one of the topos of consolatio mortis – mourning for the dead as it was analysed in the writings of Symeon of Polotsk: «Vertograd mnogocvĕtnyj» (verse «Mertvych nie plakatsya») and sermon collection «Obed duševnyj» (a sermon fragment on the 23rd Sunday after Pentecost). It is concluded that the text of the Jesuit Matthias Faber (1586/87–1653), which became the source for the given verse (Antony Hippisley), was also used by Symeon in the compilation of his sermon. The plot of the dangers of excessive grief was based on the distich of the English Dominican Robert Holcot (ca. 1290–1349); from the middle of the fourteenth century, it was used as a popular mnemotechnical tool and presented in ten items arguing against crying on the dead.
Research Interests:
Данная статья представляет собой вторую часть исследования о роли учебной литературы и адресованных детям книг для чтения в процессах изменения нравственного сознания и поведения ранненововременного общества. Анализ нравственного... more
Данная статья представляет собой вторую часть исследования о роли учебной литературы и адресованных детям книг для чтения в процессах изменения нравственного сознания и поведения ранненововременного общества. Анализ нравственного назидания в данной книжной продукции на протяжении XVI — начала XIX века выявил постепенный отказ от преобладания нравственно-негативного (то есть черт характера, которые надо было искоренить и поступков, которых надлежало избегать), что получило свое выражение в численном доминировании примеров достойного подражания поведению. На смену апелляции к страху Божьему, как главному стимулу добродетельного поведения, постепенно приходит обращение к голосу совести ребенка, а также идея неотвратимости вознаграждения и наказания уже в посюсторонней жизни. Появление в учебной литературе тематических блоков «порядок» и «обязанности»; гражданских добродетелей; превозношение добродетелей самодисциплины, трудолюбия и бытового аскетизма отражало влияние философских идей эпохи Просвещения, что сближает школьные учебники с другими жанрами детской литературы (детские периодические издания конца XVIII века) и с пестрой по содержанию книжной продукцией, распространявшейся в Европе в рамках движения
народного Просвещения.
The given article is the second part of the study on the role of school books and children’s reading books in the processes of changing moral consciousness and behavior of the early modern European society. Analysis
of moral instruction in this book production during the 16th — early 19th centuries revealed a gradual rejection of the predominance of the moralnegative (that is, character traits that should have been eradicated and
actions that should have been avoided), which was expressed in the numerical dominance of examples of worthy of imitation behavior. The appeal to the fear of God as the main incentive for virtuous behavior is
gradually replaced by the appeal to the voice of child’s conscience and by the idea of the inevitability of reward and punishment already in this life. The appearance in the educational literature of thematic blocks “order” and
“obligations”; civic virtues; the exaltation of the virtues of self-discipline, industry, and everyday ascetism reflected the influence of philosophical ideas of the Enlightenment, brings school textbooks closer to other genres of children’s literature (periodicals of the late 18th century), and to the book production distributed in Europe as a part of the movement of the so-called
folk Enlightenment.
народного Просвещения.
The given article is the second part of the study on the role of school books and children’s reading books in the processes of changing moral consciousness and behavior of the early modern European society. Analysis
of moral instruction in this book production during the 16th — early 19th centuries revealed a gradual rejection of the predominance of the moralnegative (that is, character traits that should have been eradicated and
actions that should have been avoided), which was expressed in the numerical dominance of examples of worthy of imitation behavior. The appeal to the fear of God as the main incentive for virtuous behavior is
gradually replaced by the appeal to the voice of child’s conscience and by the idea of the inevitability of reward and punishment already in this life. The appearance in the educational literature of thematic blocks “order” and
“obligations”; civic virtues; the exaltation of the virtues of self-discipline, industry, and everyday ascetism reflected the influence of philosophical ideas of the Enlightenment, brings school textbooks closer to other genres of children’s literature (periodicals of the late 18th century), and to the book production distributed in Europe as a part of the movement of the so-called
folk Enlightenment.
Research Interests:
Одним из агентов процессов нравственного реформирования, характеризующих европейское общество раннего Нового времени, были школьные институции различных уровней, которые прививали определенные нравственные ценности и модели достойного... more
Одним из агентов процессов нравственного реформирования, характеризующих европейское общество раннего Нового времени, были школьные институции различных уровней, которые прививали
определенные нравственные ценности и модели достойного поведения в том числе и посредством учебной литературы и адресованных детям книг для чтения. Несмотря на то, что данная книжная продукция отличалась значительным консерватизмом, ее анализ на протяжении XVI –
начала XIX веков позволяет выявить изменение способа рассуждения о добродетельном и порочном, аргументации в пользу определенных
моделей поведения; появление новых тематических блоков, которые свидетельствуют о влиянии философской мысли той эпохи на учебную
литературу. В первой части исследования анализируются основные формы подачи назидательного материала в школьных учебниках и книгах для чтения. Подборки религиозно-моралистических сентенций, каталоги обязанностей (в виде т.н. «домашних таблиц» и тройственных обязанностей по отношению к Богу, самому себе и ближнему), правила приличия, поучительные рассказы, назидательные картинки и подборки аллегорических изображений-эмблем имели свои истоки в различных жанрах книжности, могли сосуществовать в одном и том же учебнике или
конкурировать между собой.
School institutions of various levels were one of the important agents of the moral reform movement сharacterizing early modern European society. Schools instilled certain moral values and models of decent behavior also through elementary textbooks and children’s reading books. Despite significant conservatism of this book production, its analysis for a long period of time allows to notice several changes: in the method of reasoning about the virtuous and vicious; argumentation in favor of certain patterns of behavior; the emergence of new thematic blocks that verifies the influence of philosophical thought of that era on educational literature. The first part of the study analyzes the main forms of instructive material in school books and children’s reading books. Collections of Biblical excepts, religiousmoralistic proverbs and maxims (Spruchbücher), catalogues of obligations
(in form of the so-called “house-tables” (Haustafel) and threefold duties in relation to God, himself, and the neighbor), rules of decorum, instructive stories, virtuous examples, instructive visual images and collections of
allegorical pictures-emblems – all these forms go back to various book genres, could coexist in the same textbook or compete with each other.
определенные нравственные ценности и модели достойного поведения в том числе и посредством учебной литературы и адресованных детям книг для чтения. Несмотря на то, что данная книжная продукция отличалась значительным консерватизмом, ее анализ на протяжении XVI –
начала XIX веков позволяет выявить изменение способа рассуждения о добродетельном и порочном, аргументации в пользу определенных
моделей поведения; появление новых тематических блоков, которые свидетельствуют о влиянии философской мысли той эпохи на учебную
литературу. В первой части исследования анализируются основные формы подачи назидательного материала в школьных учебниках и книгах для чтения. Подборки религиозно-моралистических сентенций, каталоги обязанностей (в виде т.н. «домашних таблиц» и тройственных обязанностей по отношению к Богу, самому себе и ближнему), правила приличия, поучительные рассказы, назидательные картинки и подборки аллегорических изображений-эмблем имели свои истоки в различных жанрах книжности, могли сосуществовать в одном и том же учебнике или
конкурировать между собой.
School institutions of various levels were one of the important agents of the moral reform movement сharacterizing early modern European society. Schools instilled certain moral values and models of decent behavior also through elementary textbooks and children’s reading books. Despite significant conservatism of this book production, its analysis for a long period of time allows to notice several changes: in the method of reasoning about the virtuous and vicious; argumentation in favor of certain patterns of behavior; the emergence of new thematic blocks that verifies the influence of philosophical thought of that era on educational literature. The first part of the study analyzes the main forms of instructive material in school books and children’s reading books. Collections of Biblical excepts, religiousmoralistic proverbs and maxims (Spruchbücher), catalogues of obligations
(in form of the so-called “house-tables” (Haustafel) and threefold duties in relation to God, himself, and the neighbor), rules of decorum, instructive stories, virtuous examples, instructive visual images and collections of
allegorical pictures-emblems – all these forms go back to various book genres, could coexist in the same textbook or compete with each other.
Research Interests:
The given study focuses on two cases of how excerpts from Robert Holcot’sOP (ca.1290–1349) works (In Librum Sapientiae and Moralizationum Historiarum) spread in the 17th-century Orthodox literatury. The English Dominican was one of the... more
The given study focuses on two cases of how excerpts from Robert Holcot’sOP (ca.1290–1349) works (In Librum Sapientiae and Moralizationum Historiarum) spread in the 17th-century Orthodox literatury. The English Dominican was one of the most prominent theologians and intellectuals of his time, belonging to the group of the so-called “classicizing friars” (Beryl Smalley). Fragments of Holcot’s works were known mostly ‘second hand’ in early modern times, their authorship having been forgotten. In this anonymous form, Holcot’s texts also reached adherents of the Orthodox Church — both in the Polish-Lithuanian Commonwealth and in Russia. The article analyzes an example of a funeral sample-sermon (from the Orthodox Ritual, Vilnius 1621), a sermon and a poem of Simeon of Polotsk (Obed duševnyj, Moscow 1681; Vertograd mnogocvetnyj, 1676–1680) based on Holcot’s ten arguments against excessive mourning for the dead, and the transformation of Holcot’s ‘verbal picture’ Picturam amoris sive amicitiae in a sermon on marriage (Ritual, Lviv 1644 and 1645).
Research Interests:
Состоявшийся в 1720 г. в польском городе Замостье церковный собор стал важной вехой в процессе становления конфессиональной идентичности Униатской Церкви. По решению собора создается вероучительный свод, который был адресован... more
Состоявшийся в 1720 г. в польском городе Замостье церковный собор стал важной вехой в процессе становления конфессиональной идентичности Униатской Церкви. По решению собора создается вероучительный свод, который был адресован представителям духовенства и простым верующим —
«Собрание припадков краткое» (Супрасль, 1722). В настоящем исследовании впервые предпринимается источниковедческий анализ данного памятника, авторство которого приписывается митрополиту Льву (Кишке, 1633–1728). Проанализирована зависимость «Собрания припадков» от двух более ранних
сочинений митрополита (на польском языке (Люблин, 1693) и кириллическое издание ок. 1697, сохранившееся в собраниях ГИМа в дефектном состоянии без титульного листа). Установлено, что сочинение 1693 г. представляет собой реферативное изложение богословско-канонических трактатов миланца Мартино Боначины (1585–1631). Заимствованный материал расширяется в версии ок. 1697 г. за счет поучительных примеров западного происхождения и полемического богословия иезуита Роберто Беллармино (1542–1621), а в окончательной версии 1722 г. дополняется целым рядом выдержек из памятников канонического права, цитат из сочинений богословского и литургического характера. По своему значению «Собрание припадков» сопоставимо с посттридентским «Римским катехизисом» 1566 г. На протяжении XVIII в. вероучительный свод Замойского собора многократно перепечатывается с различного рода добавлениями и изменениями, к концу столетия он получает значительное распространение в приходской практике.
The Council of the Uniate Church held in the Polish city of Zamość in 1720 can be considered as an important milestone in the process of confessional identity formation of this church. Published by the decision of the Council in 1722 in the town Supraśl, the doctrinal compendium Sobranie pripadkov kratkoe (A short collection of
cases) was addressed to both the clergy and ordinary believers. This article undertakes for the first time a source analysis of Sobranie pripadkov, the authorship of which is traditionally attributed to Metropolitan Lev (Kiszka, 1633–1728). The relation of Sobranie pripadkov to two earlier works of the Metropolitan was analysed: the first was published 1693 in Lublin in Polish, the second was a Cyrillic edition of ca. 1697, preserved in bad condition and without title page in the collection of the State Historical Museum (Moscow). As a result of the study, it was found out that the version of 1693 is an abstract presentation of the theological and canonical treatises of the Milanese Martino Bonacina (1585–1631). Material borrowed from Bonacina is expanded in the version ca. 1697 through instructive examples of Western origin and polemical theology of the Jesuit Bellarmino; and in the final version of 1722 the material is supplemented by a number of fragments from the canon law treatises, quotations from theological and liturgical works. In its significance, Sobranie pripadkov is comparable to the posttridental Roman Catechism (1566). Throughout the 18th century, the doctrinal compendium of the Council of Zamość was reprinted many times with various additions and changes; by the end of the century Sobranie pripadkov gains significant circulation in parish practice.
«Собрание припадков краткое» (Супрасль, 1722). В настоящем исследовании впервые предпринимается источниковедческий анализ данного памятника, авторство которого приписывается митрополиту Льву (Кишке, 1633–1728). Проанализирована зависимость «Собрания припадков» от двух более ранних
сочинений митрополита (на польском языке (Люблин, 1693) и кириллическое издание ок. 1697, сохранившееся в собраниях ГИМа в дефектном состоянии без титульного листа). Установлено, что сочинение 1693 г. представляет собой реферативное изложение богословско-канонических трактатов миланца Мартино Боначины (1585–1631). Заимствованный материал расширяется в версии ок. 1697 г. за счет поучительных примеров западного происхождения и полемического богословия иезуита Роберто Беллармино (1542–1621), а в окончательной версии 1722 г. дополняется целым рядом выдержек из памятников канонического права, цитат из сочинений богословского и литургического характера. По своему значению «Собрание припадков» сопоставимо с посттридентским «Римским катехизисом» 1566 г. На протяжении XVIII в. вероучительный свод Замойского собора многократно перепечатывается с различного рода добавлениями и изменениями, к концу столетия он получает значительное распространение в приходской практике.
The Council of the Uniate Church held in the Polish city of Zamość in 1720 can be considered as an important milestone in the process of confessional identity formation of this church. Published by the decision of the Council in 1722 in the town Supraśl, the doctrinal compendium Sobranie pripadkov kratkoe (A short collection of
cases) was addressed to both the clergy and ordinary believers. This article undertakes for the first time a source analysis of Sobranie pripadkov, the authorship of which is traditionally attributed to Metropolitan Lev (Kiszka, 1633–1728). The relation of Sobranie pripadkov to two earlier works of the Metropolitan was analysed: the first was published 1693 in Lublin in Polish, the second was a Cyrillic edition of ca. 1697, preserved in bad condition and without title page in the collection of the State Historical Museum (Moscow). As a result of the study, it was found out that the version of 1693 is an abstract presentation of the theological and canonical treatises of the Milanese Martino Bonacina (1585–1631). Material borrowed from Bonacina is expanded in the version ca. 1697 through instructive examples of Western origin and polemical theology of the Jesuit Bellarmino; and in the final version of 1722 the material is supplemented by a number of fragments from the canon law treatises, quotations from theological and liturgical works. In its significance, Sobranie pripadkov is comparable to the posttridental Roman Catechism (1566). Throughout the 18th century, the doctrinal compendium of the Council of Zamość was reprinted many times with various additions and changes; by the end of the century Sobranie pripadkov gains significant circulation in parish practice.
Research Interests:
The objective of the paper is to showcase the relationships between literature and non-literary events on the example of the figure of Josaphat Kuntsevych (1580–1623) – the first martyr of the Uniate Church in the Commonwealth of Both... more
The objective of the paper is to showcase the relationships between literature and non-literary events on the example of the figure of Josaphat Kuntsevych (1580–1623) – the first martyr of the Uniate Church in the Commonwealth of Both Nations – and the miracle attributed to him. The hagiographical works mention the miraculous conversion of Moscow’s patriarch – Nikon (1605–1681) – to Catholicism, which reportedly happened in Moscow due to a painting depicting Kuntsevych. As a result of this event, Nikon resigned from his office. The description of the miracle, written around 1672 evolved with time, complemented with more and more circumstances surrounding the unusual event, stemming out of rumours and myths, but also reflecting a certain historical reality. The paper analyses
the latest version of this story (S.P. Ważyński, Kazanie na uroczystość Bł. Jozafata Kuncewicza, Vilnius, 1762), setting out the stages of shaping its individual parts (narrative construction of reality), as well as
confronting historical reality with imaginary reality described in the miraculous event.
Celem artykułu jest pokazanie relacji między literaturą a wydarzeniami pozaliterackimi na przykładzie postaci Jozafata Kuncewicza (1580–1623) – pierwszego męczennika Kościoła unickiego w Rzeczypospolitej – i związanego z nim cudu. Utwory hagiograficzne zawierają opis cudownego nawrócenia i przejścia na katolicyzm patriarchy moskiewskiego Nikona (1605–1681), które miało dokonać się w Moskwie za przyczyną obrazka przedstawiającego Kuncewicza. Następstwem cudu była rezygnacja Nikona z patriarszego urzędu. Powstały około 1672 roku opis cudu z czasem obrastał w nowe, towarzyszące niezwykłemu wydarzeniu okoliczności; rodziły się one z pogłosek i mitów, ale także odzwierciedlały pewną realność historyczną. Artykuł analizuje najpóźniejszą
wersję tej historii (S.P. Ważyński, Kazanie na uroczystość Bł. Jozafata Kuncewicza, Wilno 1762), ustalając etapy kształtowania się poszczególnych jej części (narracyjne konstruowanie rzeczywistości), a także konfrontując realność historyczną z opisaną w cudownym wydarzeniu rzeczywistością wyimaginowaną.
the latest version of this story (S.P. Ważyński, Kazanie na uroczystość Bł. Jozafata Kuncewicza, Vilnius, 1762), setting out the stages of shaping its individual parts (narrative construction of reality), as well as
confronting historical reality with imaginary reality described in the miraculous event.
Celem artykułu jest pokazanie relacji między literaturą a wydarzeniami pozaliterackimi na przykładzie postaci Jozafata Kuncewicza (1580–1623) – pierwszego męczennika Kościoła unickiego w Rzeczypospolitej – i związanego z nim cudu. Utwory hagiograficzne zawierają opis cudownego nawrócenia i przejścia na katolicyzm patriarchy moskiewskiego Nikona (1605–1681), które miało dokonać się w Moskwie za przyczyną obrazka przedstawiającego Kuncewicza. Następstwem cudu była rezygnacja Nikona z patriarszego urzędu. Powstały około 1672 roku opis cudu z czasem obrastał w nowe, towarzyszące niezwykłemu wydarzeniu okoliczności; rodziły się one z pogłosek i mitów, ale także odzwierciedlały pewną realność historyczną. Artykuł analizuje najpóźniejszą
wersję tej historii (S.P. Ważyński, Kazanie na uroczystość Bł. Jozafata Kuncewicza, Wilno 1762), ustalając etapy kształtowania się poszczególnych jej części (narracyjne konstruowanie rzeczywistości), a także konfrontując realność historyczną z opisaną w cudownym wydarzeniu rzeczywistością wyimaginowaną.
Research Interests:
Утвердившееся в Католической Церкви с XIII в. требование обязательной ежегодной тайной исповеди, главным критерием полноты которой было детальное изложение всех обстоятельств греховных поступков, стало одним из факторов широкого... more
Утвердившееся в Католической Церкви с XIII в. требование обязательной ежегодной тайной исповеди, главным критерием полноты которой было детальное изложение всех обстоятельств греховных поступков, стало одним из факторов широкого распространения практики «examen conscientiae». «Испытание совести» как практическая подготовка к исповеди в своем законченном виде формируется к началу Нового времени, но ее истоки восходят к монашеским духовным упражнениям, нацеленным на самопознание и нравственное совершенствование. В отличие от последних, подготовка к исповеди была ориентирована в первую очередь на познание и ограничение проявлений греховности во всех областях жизни. «Examen conscientiae» как регулярное само-испытание ранние христиане восприняли из греко-римской философской традиции. В статье анализируются истоки данной практики и ее переосмысление Оригеном; содержание типовых текстов «испытания совести» и их содержательное расширение под влиянием теоретического осмысления таинства покаяния в сочинениях «высокого» богословия. Анализируется специфика ранненововременного «испытания совести», когда постепенно все большее число областей жизнедеятельности становится объектом нравственной оценки, а типовые тексты «испытаний» расширяются за счет вопросов, связанных с профессиональной деятельностью, исполнением обязанностей перед Богом, ближним и самим собой. Отмечается влияние риторики и мнемотехнических методов тренировки памяти, а также «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы на практики подготовки к исповеди [The confessing one’s grave sins in form of a private or auricular confession, introduced as
an obligation by the Catholic Church in the thirteenth century and involved as one of the
main requirements a detailed recitation of all the circumstances of sinful acts, resulted in the
course of time in wide-spreading of “examen conscientiae” procedure. “Examining of conscience”
as a preparation procedure for the sacrament of penance becomes its completed
form at the turn of the Early Modern Times, but its roots go back to monastic spiritual exercises, aimed at self-knowledge, self-evaluation, and moral improvement. Unlike the monastic
practices, a preparation for the penance was focused primarily on cognition and limitation
of one’s sinfulness manifestations in all areas of the life. The early Christians borrowed
“examen conscientiae” as a regular self-evaluation from the Greek-Roman philosophical tradition.
The given article analyses the roots of this practice and its reinterpretation by Origen
(c.184–c.253); typical texts of “examining of conscience” and their modification under
the influence of the theoretical understanding of the sacrament of penance in the works of
the so-called “high” speculative theology; particularities of the Early Modern “examen conscientiae”
(a growing number of areas of life becomes gradually the object of moral evaluation,
and typical texts of “examining of conscience” are supplemented by questions, related
to professional activities, fulfillment of duties to God, neighbor, and oneself); influence of
the rhetoric and mnemonic methods of memory training, as well as of the “Spiritual Exercises” of Ignatius of Loyola on the preparation procedure for the sacrament of penance]
an obligation by the Catholic Church in the thirteenth century and involved as one of the
main requirements a detailed recitation of all the circumstances of sinful acts, resulted in the
course of time in wide-spreading of “examen conscientiae” procedure. “Examining of conscience”
as a preparation procedure for the sacrament of penance becomes its completed
form at the turn of the Early Modern Times, but its roots go back to monastic spiritual exercises, aimed at self-knowledge, self-evaluation, and moral improvement. Unlike the monastic
practices, a preparation for the penance was focused primarily on cognition and limitation
of one’s sinfulness manifestations in all areas of the life. The early Christians borrowed
“examen conscientiae” as a regular self-evaluation from the Greek-Roman philosophical tradition.
The given article analyses the roots of this practice and its reinterpretation by Origen
(c.184–c.253); typical texts of “examining of conscience” and their modification under
the influence of the theoretical understanding of the sacrament of penance in the works of
the so-called “high” speculative theology; particularities of the Early Modern “examen conscientiae”
(a growing number of areas of life becomes gradually the object of moral evaluation,
and typical texts of “examining of conscience” are supplemented by questions, related
to professional activities, fulfillment of duties to God, neighbor, and oneself); influence of
the rhetoric and mnemonic methods of memory training, as well as of the “Spiritual Exercises” of Ignatius of Loyola on the preparation procedure for the sacrament of penance]
Research Interests:
Research Interests:
The formation of early modern states and individuals was followed by the moral reform movement aimed at changing of moral consciousness and human behavior. All three actors involved in it — state, Church, and local communities — appealed... more
The formation of early modern states and individuals was followed by the moral reform movement aimed at changing of moral consciousness and human behavior. All three actors involved in it — state, Church, and
local communities — appealed to quite different grounds as an explanation for their disciplining efforts: ideas of Neo-stoicism; pessimistic anthropology or man’s irresistible inclination to evil and sinfulness; “theology of retribution” which says, that sins are not simply private and personal failings, they affected the entire congregation as well, causing God’s wages. A feeling of
disturbance of the life’s usual order was also shared by all three actors and was a consequence of religious wars, large-scale epidemics, demographic
pressure on the early modern society, etc. The moral reform tools were quite numerous: a “police” as a system of regulations to impose public and moral
order, and houses of corrections (state); the auricular confession (Catholics) replaced by the public confession of sins by the Protestants; Calvinist consistories
and Lutheran marriage courts. Both the Catholic and Protestant Churches practiced different forms of social exclusion. Local communities as well were active in the horizontal disciplining of the society (societies
for the reformation of manners in puritan England; “fraternal correction” (Mt 18,15–18) in rural communities, etc.). New morals were communicated
through a massive pedagogization of society, different educational institutions and school theater, various book publications. Moral reform movement goes far beyond the chronological framework of the early modern
period and its effect in public and private sphere war quite different. But by the end of the eighteenth century the new morals and standards of behavior were accepted by the Christians as normative, even though they did not actually live up to them on every point.
local communities — appealed to quite different grounds as an explanation for their disciplining efforts: ideas of Neo-stoicism; pessimistic anthropology or man’s irresistible inclination to evil and sinfulness; “theology of retribution” which says, that sins are not simply private and personal failings, they affected the entire congregation as well, causing God’s wages. A feeling of
disturbance of the life’s usual order was also shared by all three actors and was a consequence of religious wars, large-scale epidemics, demographic
pressure on the early modern society, etc. The moral reform tools were quite numerous: a “police” as a system of regulations to impose public and moral
order, and houses of corrections (state); the auricular confession (Catholics) replaced by the public confession of sins by the Protestants; Calvinist consistories
and Lutheran marriage courts. Both the Catholic and Protestant Churches practiced different forms of social exclusion. Local communities as well were active in the horizontal disciplining of the society (societies
for the reformation of manners in puritan England; “fraternal correction” (Mt 18,15–18) in rural communities, etc.). New morals were communicated
through a massive pedagogization of society, different educational institutions and school theater, various book publications. Moral reform movement goes far beyond the chronological framework of the early modern
period and its effect in public and private sphere war quite different. But by the end of the eighteenth century the new morals and standards of behavior were accepted by the Christians as normative, even though they did not actually live up to them on every point.
Research Interests:
The phenomenon of “uncertain” and “scrupulous” conscience, that is, conscience, which is difficult to make a decision in a situation of doubt, and therefore is subject to both rationaland irrational fears, has drawn attention at the turn... more
The phenomenon of “uncertain” and “scrupulous” conscience, that is, conscience, which is difficult to make a decision in a situation of doubt, and therefore is subject to both rationaland irrational fears, has drawn attention at the turn of the Early Modern Times as a consequence of changes in the practice of the penance, different social, religious, and theoretical factors. Proposed by I. Nieder, J. Gerson and Antonin of Florence practical procedures for overcoming the situation of moral uncertainty testified to the gradual break with the medieval tradition of tutiorism, which states that in all cases of uncertainty the safer side is to be preferred, and later developed in the ideas of probabilism. Its origin was influenced by the blossoming of Neopirronism and the evolution of the Aristotelian concept of “probability” in the direction of Cicero’s more reasons-based notion, but also by the Reformation and confessional fragmentation of Europe, the discovery of the New World, the development of science.The Jesuits moved to the position of probabilism in the 1580s, taking from the rhetorical heritage of Cicero the principle of adaptation, but also in connection with the consistency of probabilism to one of the main principles of the spirituality of the Jesuits – the ability to make the right choice of means to achieve the highest goal depending on the current situation.The probabilistic reasoning assimilated by the Jesuits was spread both through their system of education and manuals for confessors, in which the post tridentine legal image of confession as a kind of judicial process was significantly “softened”. The benign way of guiding consciences was one of the reasons for the attacks by the Jansenists who criticized the laxism, which developed from probabilism, bringing the latter to the point of absurdity
Research Interests:
The article discusses hypotheses for the possible sources of two funeral sample sermons written in prostaja mova, which were addressed to the laity and attached to the Ritual edition by the Orthodox Brotherhood of Vilnius in 1621. The... more
The article discusses hypotheses for the possible sources of two funeral sample sermons written
in prostaja mova, which were addressed to the laity and attached to the Ritual edition by the Orthodox
Brotherhood of Vilnius in 1621. The author suggests that the very combination of homiletic
material in vernacular language with the traditional ecclesiastical rites goes back to the Catholics
Ritual рublished in 1551 in Mainz and was later followed in the Polish-Lithuanian Commonwealth
by Stanisław Karnkowski, Marcin Kromer and Hieronim Powodowski. The two funeral sample sermons attached to the Vilnius Ritual used as a main source a homiletic
work of Georg Barthold Pontanus (1550-1614), "Incineratio Funebres" (1611). The first sermon
used as a model a fragment entitled "Consolatoria super omnes charissimos, et habet decem rationes",
composed by Pontanus on the basis of the medieval consolation, which goes back to the English
Dominican Robert Holсot (1290-1349). This text of consolation, sometimes called as "Fatuitates
immoderate lugentiam", was widely available in different published editions in the 15th, 16th and 17th
centuries: in liturgical sermons, books on rhetoric, dialogs ‘pompa funebris’, and manuals for Jesuits
Sodalities of the Blessed Virgin Mary. This consolation was also translated in Polish at the beginning
of the 17th century. The second funeral sermon of the Vilnius Ritual used a fragment from Pontanus, which goes back to the "Summa de Abstinentia" by Nicolaus de Byard (died 1261). The chapter of this work (entitled
"Mors" or "De Mortis") was found in the Middle Ages in "Speculum morale", attributed to Vincent of Beauvais (ca. 1190-ca. 1264), and in the 16th century was included in "Dictionarium pauperum" by Franciscan Petrus Ridolfi (1536-1601). Although the funeral sample sermons from 1621 were not republished in other Vilnius Rituals, they served as an example for the later Orthodox hierarchs, who expanded their Rituals editions
with instructive sermons in vernacular language.
in prostaja mova, which were addressed to the laity and attached to the Ritual edition by the Orthodox
Brotherhood of Vilnius in 1621. The author suggests that the very combination of homiletic
material in vernacular language with the traditional ecclesiastical rites goes back to the Catholics
Ritual рublished in 1551 in Mainz and was later followed in the Polish-Lithuanian Commonwealth
by Stanisław Karnkowski, Marcin Kromer and Hieronim Powodowski. The two funeral sample sermons attached to the Vilnius Ritual used as a main source a homiletic
work of Georg Barthold Pontanus (1550-1614), "Incineratio Funebres" (1611). The first sermon
used as a model a fragment entitled "Consolatoria super omnes charissimos, et habet decem rationes",
composed by Pontanus on the basis of the medieval consolation, which goes back to the English
Dominican Robert Holсot (1290-1349). This text of consolation, sometimes called as "Fatuitates
immoderate lugentiam", was widely available in different published editions in the 15th, 16th and 17th
centuries: in liturgical sermons, books on rhetoric, dialogs ‘pompa funebris’, and manuals for Jesuits
Sodalities of the Blessed Virgin Mary. This consolation was also translated in Polish at the beginning
of the 17th century. The second funeral sermon of the Vilnius Ritual used a fragment from Pontanus, which goes back to the "Summa de Abstinentia" by Nicolaus de Byard (died 1261). The chapter of this work (entitled
"Mors" or "De Mortis") was found in the Middle Ages in "Speculum morale", attributed to Vincent of Beauvais (ca. 1190-ca. 1264), and in the 16th century was included in "Dictionarium pauperum" by Franciscan Petrus Ridolfi (1536-1601). Although the funeral sample sermons from 1621 were not republished in other Vilnius Rituals, they served as an example for the later Orthodox hierarchs, who expanded their Rituals editions
with instructive sermons in vernacular language.
Research Interests:
The article is dealing with the first Orthodox handbook for confessors, entitled “Mir s Bogom” (Kiev 1669), which was prepared in the Kiev Lavra and marked a break with the earlier Orthodox tradition of moral theology. This work is mostly... more
The article is dealing with the first Orthodox handbook for confessors, entitled “Mir s Bogom” (Kiev 1669), which was prepared in the Kiev Lavra and marked a break with the earlier Orthodox tradition of moral theology. This work is mostly a compilation of three treatises by the Polish Dominican Mikołaj z Mościsk (1559–1632), complemented by excerpts from
the “Summa of Theology” of Thomas Aquinas, “Summa casuum conscientiae” of Francisco de Toledo, the decree “On justification” of the Council of Trent, the “Roman Catechism”, the “Decree of Gratian”, and various essays of the seventeenth century Catholic moralists.
The structure and content of “Mir s Bogom” indicate the orientation of its compilers on the forms of the presentation of moral theology that had been established in the Catholic tradition by the end of the sixteenth century (the so called “Institutiones morales” and manuals on confession), having a typical emphasis on the problem of the sin and moral obligations
and omitting of such issues as virtues, happiness, or man’s final end and beatitudes. “Mir s Bogom” was the first attempt in the East-Slavic Orthodox tradition to present the basics of the Christian moral teaching by stressing the practical aspects of the faith. It was novel in its effort to create and standardize terminology dealing with the sacrament of penance. Through
“Mir s Bogom”, many moral concepts of the Catholic theology were incorporated into the Orthodox literature. The work gained also great popularity in Russia and constituted the basis for a number of manuscripts on how to celebrate the penance, but was not used in the Kiev and Moscow Academies as a textbook on moral theology.
the “Summa of Theology” of Thomas Aquinas, “Summa casuum conscientiae” of Francisco de Toledo, the decree “On justification” of the Council of Trent, the “Roman Catechism”, the “Decree of Gratian”, and various essays of the seventeenth century Catholic moralists.
The structure and content of “Mir s Bogom” indicate the orientation of its compilers on the forms of the presentation of moral theology that had been established in the Catholic tradition by the end of the sixteenth century (the so called “Institutiones morales” and manuals on confession), having a typical emphasis on the problem of the sin and moral obligations
and omitting of such issues as virtues, happiness, or man’s final end and beatitudes. “Mir s Bogom” was the first attempt in the East-Slavic Orthodox tradition to present the basics of the Christian moral teaching by stressing the practical aspects of the faith. It was novel in its effort to create and standardize terminology dealing with the sacrament of penance. Through
“Mir s Bogom”, many moral concepts of the Catholic theology were incorporated into the Orthodox literature. The work gained also great popularity in Russia and constituted the basis for a number of manuscripts on how to celebrate the penance, but was not used in the Kiev and Moscow Academies as a textbook on moral theology.
Research Interests:
The history of works composed by Jesuits Fulvio Androzzi (1523–1575) and Marcin Śmiglecki (1563/64–1618) and their translations into Church Slavonic and the so-called “prostaâ mova” are considered as an interesting example of the spread... more
The history of works composed by Jesuits Fulvio Androzzi (1523–1575) and Marcin Śmiglecki (1563/64–1618) and their translations into Church Slavonic and the so-called “prostaâ mova” are considered as an interesting example of the spread of
Catholic works among adherents of Orthodoxy in the Polish-Lithuanian Commonwealth. Androzzi’s Della frequenza della communione (1579) was originally an essay on the preparation for frequent communion. Its two Polish-language editions by Stanisław Grochowski (Scieszka poboznego chrześcianina, 1600) and Szymon Wysocki (Skarbnica duchowna, 1600) served as a source for a concise, written in “prostaâ mova” funerary sample sermon, which is found in the Vilna’s Orthodox Ritual 1621. An essay on theological and legal aspects of money-lending (usury) by Śmiglecki (O lichwie
i trzech przednieyszych kontrakciech, 1596) was partly used for drawing up a treatise on moral theology Mir s Bogom čeloveku (1669) published in the Kiev Monastery of the Caves. Both sample sermons and treatises on moral theology were new literary genres for Orthodox tradition; their origin in the seventeenth century can be associated with Catholic influences.
Catholic works among adherents of Orthodoxy in the Polish-Lithuanian Commonwealth. Androzzi’s Della frequenza della communione (1579) was originally an essay on the preparation for frequent communion. Its two Polish-language editions by Stanisław Grochowski (Scieszka poboznego chrześcianina, 1600) and Szymon Wysocki (Skarbnica duchowna, 1600) served as a source for a concise, written in “prostaâ mova” funerary sample sermon, which is found in the Vilna’s Orthodox Ritual 1621. An essay on theological and legal aspects of money-lending (usury) by Śmiglecki (O lichwie
i trzech przednieyszych kontrakciech, 1596) was partly used for drawing up a treatise on moral theology Mir s Bogom čeloveku (1669) published in the Kiev Monastery of the Caves. Both sample sermons and treatises on moral theology were new literary genres for Orthodox tradition; their origin in the seventeenth century can be associated with Catholic influences.
Research Interests:
The article deals with the main forms and content of moral precepts addressed to believers, as well as with the transformation of the established by the early Scholastics triple classification of the sin: the sin against God, against... more
The article deals with the main forms and content of moral precepts addressed to believers, as well as with the transformation of the established by the early Scholastics triple classification of the sin: the sin against God, against oneself, and against others, into the concept of the triple duties: to God, towards oneself,
and to others. These triple duties are further analyzed on the basis of various genres of the sixteenth- and seventeenth Century Catholic instructive writings,
such as mirrors of sins and virtues, sermons “ad status”, the so-called “home tables”, texts of the “examine of consciousness”, and catechisms. The duties to
others are revealed in the devotional literature through the prism of justice, which is regarded as the basic principle of the regulation of inter-human relations. The
orientation of this literature on the practical preparation for confession explains the preoccupation of the "popular” religious discourse with the negative morality
and the definition of moral demands in the form of negative obligations and prohibitions. A gradual shift from negative to positive obligations in the eighteenth
century, found both in treatises on moral theology and in the popular devotional literature, is accompanied by an increase in the degree of rigorism of moral
demands imposed on Christians, which was reflected, among other things, in the process of “social disciplining”.
and to others. These triple duties are further analyzed on the basis of various genres of the sixteenth- and seventeenth Century Catholic instructive writings,
such as mirrors of sins and virtues, sermons “ad status”, the so-called “home tables”, texts of the “examine of consciousness”, and catechisms. The duties to
others are revealed in the devotional literature through the prism of justice, which is regarded as the basic principle of the regulation of inter-human relations. The
orientation of this literature on the practical preparation for confession explains the preoccupation of the "popular” religious discourse with the negative morality
and the definition of moral demands in the form of negative obligations and prohibitions. A gradual shift from negative to positive obligations in the eighteenth
century, found both in treatises on moral theology and in the popular devotional literature, is accompanied by an increase in the degree of rigorism of moral
demands imposed on Christians, which was reflected, among other things, in the process of “social disciplining”.
Research Interests:
This article is an attempt at checking the hypothesis about the Spanish influence in religious literature of the Polish-Lithuanian Commonwealt of the 17th century. The examples dealt with are the Uniate instruction on the administration... more
This article is an attempt at checking the hypothesis about the Spanish influence in religious literature of the Polish-Lithuanian Commonwealt of the 17th century.
The examples dealt with are the Uniate instruction on the administration of the church sacraments (Russ.
Наука о седми тайнах церковных) published in Vilnius in 1617/18 as part of Trebnik, and the first printed Orthodox manual on moral theology Мир с
Богом человеку (Kiev 1669). One of the sources for the first text was the treatise Summa de Instructione Sacerdotum (also known as Summa casuum conscientiae) by the Spanish Jesuit Francisco de Toledo (1534–1596); its basis was a course in moral theology at Collegium Romanum in Rome. The compilers of the Vilnius text made both literal translations of the Spanish text and paraphrases of separate fragments close to the Latin original. The also complemented the fragments taken from de Toledo with speculations on church rituals, quotations from patristic texts, statutes of ecumenical and local councils as well as from civil legal sources. Despite the fact that the Vilnius treatise
emerged from Uniate circles, it came to be widely spread among the Orthodox, and it was by means of this text that certain fragments of de Toledo’s treatise found their way into Мир с Богом человеку. Taking this into account, it is clear that in the interpretation of the seven deadly sins and in the dissertation about alms the compilers made direct use of de Toledo’s treatise. Later, both texts came to be sources for the hand-written
compilation on the sacraments by the Muscovite bookman Evfimy Chudovsky (Евфимий Чудовский), who thus contributed to the dissemination of de Toledo’s treatise in the Muscovite tradition as well.
The examples dealt with are the Uniate instruction on the administration of the church sacraments (Russ.
Наука о седми тайнах церковных) published in Vilnius in 1617/18 as part of Trebnik, and the first printed Orthodox manual on moral theology Мир с
Богом человеку (Kiev 1669). One of the sources for the first text was the treatise Summa de Instructione Sacerdotum (also known as Summa casuum conscientiae) by the Spanish Jesuit Francisco de Toledo (1534–1596); its basis was a course in moral theology at Collegium Romanum in Rome. The compilers of the Vilnius text made both literal translations of the Spanish text and paraphrases of separate fragments close to the Latin original. The also complemented the fragments taken from de Toledo with speculations on church rituals, quotations from patristic texts, statutes of ecumenical and local councils as well as from civil legal sources. Despite the fact that the Vilnius treatise
emerged from Uniate circles, it came to be widely spread among the Orthodox, and it was by means of this text that certain fragments of de Toledo’s treatise found their way into Мир с Богом человеку. Taking this into account, it is clear that in the interpretation of the seven deadly sins and in the dissertation about alms the compilers made direct use of de Toledo’s treatise. Later, both texts came to be sources for the hand-written
compilation on the sacraments by the Muscovite bookman Evfimy Chudovsky (Евфимий Чудовский), who thus contributed to the dissemination of de Toledo’s treatise in the Muscovite tradition as well.
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Research Interests:
Анализируются избранные примеры внеинституциональных форм духовного образования в Речи Посполитой XVII-XVIII вв.: у католиков (пастырские послания и деканальные конгрегации) и Общины «чешских братьев» (система домашнего обучения,... more
Анализируются избранные примеры внеинституциональных форм духовного образования в Речи Посполитой XVII-XVIII вв.: у католиков (пастырские послания и деканальные конгрегации) и Общины «чешских братьев» (система домашнего обучения, подражающая практикам раннехристианской общины). Подобные внешкольные институции создавались как из-за недостаточной доступности традиционных учебных учреждений (пример католического приходского духовенства), так и в силу репрессий или ограничений, налагаемых на деятельность отдельных христианских деноминаций на территории Речи Посполитой («чешские братья»).